Лисандро Отеро - Так было. Бертильон 166

— Это Маркес, — сказала Ритика.

Сенатор Маркес вошел с таким же, как у его коллег, печальным видом.

— Похоже, все кончено. Ничего нельзя поделать.

— А как же президент? Что известно о президенте? — спросил Вейтиа.

— Я звонил во дворец, мне сказали, что он поехал по провинциям заручиться поддержкой войск, которые остались ему верны, — ответил Маркес.

— Какая нелепость! — возразил Санчес Эрринг. — Ведь это означает гражданскую войну, кровь!

— В такие моменты на карту ставится все. Или сохранишь достоинство сегодня, или навсегда потеряешь его, — сказал Маркес.

— Не говори чепухи, — сказал Седрон, — надо смотреть на вещи трезво.

— А если смотреть трезво, то Батиста взял власть, вот и все, — сказал Санчес Эрринг.

— Это еще неизвестно. Кажется, провинции Ориенте и Матансас остались верны закону, — сказал Вейтиа.

— Закон — это сила. Закон — это власть. На стороне Батисты сила, а значит, и власть. Отныне и впредь все, что бы он ни сделал, будет освящено законом! — возразил Санчес Эрринг.

Ритика спросила, подать ли кофе, сенаторы согласились. Наступило молчание — все думали. Санчес Эрринг закурил сигару и жадно затянулся.

— Сеньоры, ведь существует еще и народ. Что мы скажем народу? — спросил Маркес. — Что мы будем делать с общественным мнением, если сами поступаем сегодня не так, как следовало бы, учитывая опыт нашей истории.

— Какой еще истории! — бросил Санчес Эрринг.

— Давайте не будем горячиться, — сказал Седрон, — ведь правда, что против танков ни народа, ни общественного мнения не выставишь.

— Так что ты предлагаешь, Маркес? — спросил Вейтиа.

— Пойдемте в Капитолий, соберем заседание сената и выскажем неодобрение государственному перевороту.

— Мы не соберем кворума, на этот раз нас меньше, чем когда бы то ни было, — сказал Санчес Эрринг.

— Не важно, и нескольких голосов достаточно. Это будет символический протест.

— Об этом и речи быть не может. — Седрон зажег сигару. — Я звонил туда сегодня перед тем, как выйти из дому: Капитолий окружен полицией. К тому же я еще плохо себя чувствую и на такие трюки не гожусь.

— По правде говоря, я не могу себе представить, как ты сюда приехал после такой операции, — сказал Вейтиа.

— А ты что хочешь — чтобы я оставался дома и чтоб меня забрали?

— Как знать, может, они уже идут за нами сюда, — задумчиво сказал Санчес Эрринг.

— Не думаю, — сказал Маркес, — методы, какими Батиста совершил переворот, говорят о том, что он не хочет крови.

— Но стоит ему натолкнуться на сопротивление, как он ожесточится, — сказал Санчес Эрринг, — и именно поэтому меня беспокоит, что президент отправился возглавить войска, которые остались ему верны. Ведь совершенно ясно, сеньоры, что у нас только два пути: изгнание или соглашение. Власть перешла в другие руки, и назад дороги нет.

— А если Прио поднимет центральные провинции страны? Тебе не кажется, что это может напугать Батисту и он сдастся? — спросил Маркес.

— Видно, что не знаешь ты Батисту, — ответил Санчес.

— Ну, что там с кофе? — спросил Вейтиа.

— Пойду посмотрю, — сказал Седрон.

В кухне Ритика кончала процеживать кофе.

— Помоги-ка мне расставить чашки, — сказала она вошедшему Седрону.

Сенатор открыл деревянный шкафчик и, вынув маленький позолоченный поднос, поставил на него четыре крошечные чашечки.

— Габриэль, я только что говорила со своим двоюродным братом Майито, лейтенантом…

— Он был здесь?

— Да нет, по телефону.

— Ты сказала ему, что я тут?

— Нет. Он говорит, что в «Колумбии» полным-полно народу. Он говорит, что все там, все разговаривают с Батистой, все переходят на его сторону. Почему же ты не идешь?

— Ты что, с ума сошла? А долг перед партией?! Да и положение еще неясно, все еще может перемениться.

— Послушайся моего совета. Пошли ты всех этих к чертям, а сам иди в «Колумбию».

— Нет, нет, все не так, как ты думаешь. И потом, разве ты не понимаешь, что они ничуть не меньше меня хотят найти выход.

Некоторое время студенты глядели на него с участием и некоторой жалостью: в конце концов, несмотря на все его недостатки — и как политического деятеля, и как человека, — он представляет гражданскую власть, все те институты, которые следует защищать всегда. «Мы на вашей стороне, президент, потому что мы на стороне конституции, на стороне закона. И если вы намерены сопротивляться, можете рассчитывать на нас».

Даскаль открыл глаза и посмотрел на свои часы, лежавшие на ночном столике. Потом принял душ и надел гуайяберу. В этом году он первый раз надевал ее — уже было достаточно жарко.