Любен Каравелов - Повести и рассказы

— В последнее время, Смил, ты стал похож на барана, который блеет только при виде корма. Боюсь я людей, которые молчат, никогда не смеются. Посмейся хоть немного, Смилчо!

— Отстань, Иванчо! Мне не до смеха.

— А ну тебя! Радка, давай споем. Пускай старики про Мустафа-пашу толкуют. Пой! Я люблю тех, кто поет, когда им весело, и работают, когда надо работать. Кто умеет веселиться, умеет и работать. Пой, а то я заплачу, как сиротка на масленицу, — говорил Иванчо, беспечно смеясь.

Ласково взглянув на него, Радка промолвила со вздохом:

— Я всегда готова и петь, и плясать, и работать.

— Ты умная, работящая девушка, — сказал дедушка Стойчо с нежностью.

— Это правда, — подтвердил Иванчо.

В богатом рущукском доме Георгия Пиперкова жилось весело и привольно. Там, на лавке, тянущейся вдоль стены, проводил свои дни, катаясь как сыр в масле, хозяин — один из тех жирных чорбаджиев, что думают только о своей утробе. На той же лавке восседала в данный момент его тощая, сухая и длинная супруга. А между Георгием и Георгевицей сидел наш старый знакомый Смил, рассматривая узор на покрывавшем лавку широком ковре.

«Наши болгары до сих пор не научились ковры ткать… Не получается симметрии!» — думал Смил, хотя вопрос этот занимал его воображение не больше прошлогоднего снега.

Георгий курил трубку и ничего не думал, а Георгевица решала вопрос — петуха зарезать ей завтра или черную курицу?

Вошла Марийка со сладостями на подносе. Она подошла сперва к Смилу, потом к отцу с матерью. Мать отстранила поднос, покачав головой: это означало, что она не намерена зря есть сладостей, которые стоят целых пять пар. Георгевица была из тех женщин, от которых стонут не только слуги и служанки, но даже их собственные дети.

— Их никак не накормишь; только и делают, что есть просят, — постоянно ворчала она, давая слугам одни обгрызанные кости.

«Тетушка Георгевица — прямо золото, — думал Спиро Трантар. — А моя бочка бездонная по три оки вина и целой оке водки в день выпивает. Кабы тетушка Георгевица моей женой была, я бы богаче Сапатуча стал. Умному человеку надо тихую, послушную жену; а я на такой разбойнице женился, которая мне ни охнуть, ни вздохнуть не дает. Я ее как следует после венчания узнал, да уже поздно было. Как из церкви выходить стали, на подол я ей наступил. А она обернулась ко мне, да и молвит сердито так: «Ты что — ослеп? Смотреть надо… Вот на беду свою вышла за мужика-болгарина!» Ну, думаю, с такой женой покоя не будет. Попался, кир Спиро!»

Таким образом, мы видим, что госпожа Георгевица — необыкновенное существо, являющееся достойным украшением в короне кира Георгия.

Поев сладостей и выпив кофе, Смил обратился к Георгию со словами:

— Мне хотелось бы и в дальнейшем остаться учителем… Для чего же я учился, как не для того, чтобы делиться знаниями с моими братьями?

— А я говорю: брось эти глупости. Лучше подумай о кармане. Учительством сыт не будешь. В учителя идут одни бездельники и голодранцы. Ты говоришь: «Хочу стать апостолом, просвещать простой народ». Уверяю тебя: простой болгарин любит не тех, кто ему помогает, а тех, кто его колотит и им командует. Если ты хочешь, чтобы народ тебя уважал, заставь его бояться тебя, дрожать от одного твоего взгляда… Но мне надо поговорить с тобой о другом. Я заметил, что ты якшаешься с городскими бездельниками, ходишь в подозрительные дома. Берегись! Ну скажи на милость: зачем ты ходишь к Стойчо Голому? Зачем встречаешься с Иваном? Разве ты не знаешь, что Стойчо — один из тех, от кого каждый порядочный человек, каждый честный, солидный торговец бежит как от чумы. Он ведь разбойником был, еле голову от петли унес. А ты к нему ходишь, хлеб его ешь! Понимаю: тебе нужна компания. Но будь разборчивей. Подумай, что люди говорить будут. Я люблю тебя, оттого и говорю прямо в глаза о твоих ошибках. Тебе надо их исправить. На днях я виделся с Митхад-пашой. Вот человек! Постарайся ему понравиться: сам человеком станешь и счастлив будешь. Он тебя чиновником сделает, жалованье хорошее тебе положит.

— Господин Георгий, не принуждайте меня стать тем, чем я быть не могу, к чему совершенно не способен, — возразил Смил. — Позвольте мне остаться учителем и жить мирно, спокойно. Вы прекрасно знаете, что наш народ презирает турецких чиновников, в дом их к себе не пускает. А мне дороже всего народная любовь, народное внимание.

— Ну, коли так, придется мне поискать для дочери другого жениха. Мой зять должен быть не бродягой, а честным гражданином, хорошим хозяином.