Любен Каравелов - Повести и рассказы

Как только юноши сели, в комнату вошли две женщины и поклонились им, как старым знакомым. Одна была старая, но приятная на вид, а другая принадлежала к тем ангелам, которых рисуют на церковных дверях. Черные очи ее сияли, как алмазы; чистое и миловидное лицо было кровь с молоком; тонкое стройное тело пленяло взгляд; высокая грудь говорила о здоровье; алые губки были предметом восхищения всех Иванов, Никол и Димитров. Надо вам сказать, что в этом доме ничего еще не знали о гюргевской цивилизации и митхадовском прогрессе [106] Митхадовский прогресс. — Митхад-паша (1828–1884) стремился создать видимость либеральных культурных преобразований, чтобы прикрасить турецкое феодальное государство; в то же время проявлял необычайную жестокость при подавлении бунтов. . Как дедушка Стойчо, так и его семейные работали с утра до ночи: месили тесто и пекли хлеб, вязали, ткали, стирали, копали, жали, свозили в амбары и пели. Одевались они тоже, как все болгары и болгарки, следующие болгарскому обычаю и считающие себя болгарами. Но единственными плодами тяжкого труда и великих мук были веселье, песни, счастье. Как не подивиться натуре болгарина! Болгарский труженик — весел, подвижен, энергичен, а захребетник — хмур, ленив, неповоротлив, как вол. Между болгарским крестьянином и чорбаджией такая же огромная разница, как между турком и человеком. Крестьянин носит турецкое ярмо с великим страданием, обливаясь слезами, но и с надеждой на лучшее будущее, а чорбаджия хвалится своим рабством, гордится собственным унижением и всем сердцем ненавидит свободолюбивых людей. Чорбаджии думают только о своих добытых кражей и грабежом богатствах, и всякое народное движение представляет для них такую же опасность, как и для их покровителей — турок.

Молодые гости дедушки Стойчо не принадлежали ни к классу чорбаджиев, ни к классу сельских тружеников. За последние тридцать лет в Болгарии появились люди, называющие себя «молодым поколением» и являющиеся подлинными «предтечами болгарской свободы, надеждой на лучшее будущее». Это люди до такой степени новые, что на них не действуют заразительно ни чорбаджийская грязь, ни турецкий разврат, ни фанариотское раболепство.

Смилу было двадцать пять лет. Отец, богатый торговец, хотел приобщить его к коммерческой премудрости. Но непокорный сын покинул родительский дом, отправился без гроша в кармане в Белград и окончил там, не имея никаких средств, лицей. Единственное добро, унесенное Смилом из родительского дома, заключалось в его добром сердце и честной, правдивой душе: эти драгоценности были получены им от матери. Мне кажется, если бы не наши матери, все мы превратились бы в евреев и посвятили всю свою жизнь арифметическим расчетам да синим баклажанам. Окончив курс, Смил побывал в Австрии, в Румынии, в России, наконец вернулся в Рущук и стал учителем. Узнав настоящую жизнь, свободу и счастье, он посвятил все свое существование несчастной, порабощенной родине, страдающей и от турок и от фанариотов. Видя турецкие зверства, Смил кусал себе губы и бледнел от ярости, а при виде болгарского терпенья и чорбаджийского равнодушия готов был выйти один на один против врага и погибнуть героем, защитником правды. Не раз Иванчо удерживал побратима, спасая его от преждевременной гибели.

Иванчо был учеником Смила, хотя только на четыре года моложе его. Сперва он не понимал, что такое свобода и счастье; считал, что турки от рождения господа, а болгары от рождения рабы. Но Смил помог своему ученику достичь такого умственного развития, что тот скоро стал для него апостолом Петром. Единственное, что разделяло двух друзей, не позволяя им вполне сблизиться, — это возраст и характер. Смил был серьезен, молчалив и печален, Иванчо — весел, подвижен и беспечен. Очень часто Смил так думал об Иванчо: «Этот парень труслив, как заяц, а если не труслив, так бесхарактерен, ветрен, легкомыслен». Но Смил плохо знал своего приятеля. Иванчо принадлежал к числу тех людей, которые сохраняют спокойствие до тех пор, пока их не растревожишь. Но если вывести их из терпения, они пойдут напролом, через все препятствия, и остановятся, только когда смерть подкосит им ноги.

— Ну, остыл маленько, сынок? Уж больно у тебя горячее сердце, — сказал дедушка Стойчо Смилу.

— У кого бьется человеческое сердце в груди, тот не может быть хладнокровным, — ответил Смил.

— Но бесполезные проклятия — то же, что бездействие. Лучше молчать и действовать. «Соловья баснями не кормят», — говорит пословица.