Язмурад Мамедиев - Родная земля

Старик притих, мелкими глотками пил чай, смотрел неотрывно на бледное при солнце пламя костра.

Карабай, обращаясь к Кериму, сказал:

— Если ты слышал о Нукере, то должен знать, что он был грозой Каракумов. Да и сейчас любой поплатится жизнью, кто встанет на его пути. Мы с ним погуляли в песках. На наших саблях не успевала просыхать кровь. Даже знаменитый Ата из Миана боялся нас. Хорошо, что в пустыне движутся пески, хоронят под собой кости, а то бы наш путь был отмечен белыми черепами.

"Что он, пугает меня? — недоумевал Керим. — Зачем? Мало я калтаманов видел в песках, что ли?.."

— Этот старик, — Карабай повел стволом винтовки в сторону чабана, — тоже хотел было поартачиться: не пойду, мол, делай, что хочешь. А попробовал плеть — сразу присмирел, хнычет только. И каждого, кто против нас пойдет, мы… — не найдя слов, он угрожающе потряс винтовкой.

Керим не выдержал и, чувствуя, как все внутри начинает дрожать, сказал с неожиданной хрипотцой в голосе:

— Я с детских лет в песках, лихих людей встречал немало — тех, что рыщут, как волки, на беззащитных нападают. А только мало они похожи на настоящих джигитов. Невелика храбрость огреть камчой чабана или зарубить безоружного.

У Карабая потемнели желтые скулы, напряглись, стали отливать синевой. Пальцы, лежащие на винтовке, нервно дрогнули.

— Ну, ты, — сверля Керима ненавидящим взглядом, прикрикнул он, — попридержи язык! Слишком длинный он у тебя. А не то вырву и брошу собакам!

Он встал, кинул старику:

— Кончай чаевничать, в путь пора.

И пошел, зорко осматриваясь, закинув винтовку за плечо.

Глядя ему в спину, старик сказал Кериму:

— Ты правильный человек, парень. Только одного я не пойму — верно ли, что ты собрался удрать с ними в Иран?

— Почему — удрать? — обиделся Керим. — Мы уходим потому, что там…

Он запнулся, вдруг ощутив стыд от того, что чуть не сорвались с его губ чужие, атаниязовские, не принятые собственным сердцем слова.

— Ладно, яшули, зачем говорить об этом…

Старик посмотрел на него с жалостью.

— Эх, парень… Все мы, горемычные, не вольны поступать так, как хочется. Меня вот силой заставили гнать нивесть куда отару Нукер-бая. А дома жена осталась, дети… Если заставят уйти через границу — не увижу их больше. Ягненка у овцы отнимешь — она мечется, места себе не находит. А они людей разлучают, не жалеют никого. И все из-за богатства своего, трясутся над ним, хоть малую толику потерять боятся. А по мне, парень, было бы здоровье да родная земля под ногами — и не надо ничего. А прокормиться — прокормимся как-нибудь и без баев.

Он задумался, все так же глядя на блеклое, тухнущее пламя костра, держа обеими руками пиалу с мутными остатками чая, потом сказал:

— Нет, не заставят они меня уйти с земли наших предков, я и глотка воды не выпью из чужого арыка.

Керим заглянул в его лицо и отшатнулся — безумно горели глаза старика на изможденном лице.

— И ты не ходи, — сказал старый чабан. — Только глупец по доброй воле покинет родину, а силой они не заставят тебя, ты сильный, молодой… Тебе жить да жить еще… Не верь баям, Советская власть о простых людях заботится, поможет тебе. Иди к ней, парень… Это мне скоро конец придет… Но и я умру на родной земле.

— Зачем такие мысли, ага, — успокаивая его, сказал Керим. — Будет здоровье, вернетесь к своим… Если какая помощь нужна, скажите, я все сделаю.

Старик посмотрел на него потухшими глазами, вздохнул:

— Это тебе нужна помощь, парень. Да не в моих силах помочь…

Подошел Карабай.

— Ну, долго ты будешь рассиживаться? Смотри, где солнце уже! — сердито сказал он. — Давай, поднимай отару!

Старик тяжело поднялся, сказал со слезой и ненавистью:

— Оставь ты меня, Карабай. Куда мне в мои годы идти? Дай хоть умереть на родине, не неволь!

Карабай заиграл желваками, губы скривились в усмешке:

— А твоя родина, старик, там, где тебя хозяин кормит.

— Как же я уйду, не простившись с детьми? Отпусти хоть на день!

— Что станется с твоими детьми! — повысил голос Карабай. — Тут тысячные отары пропадают, а ты о детях печешься. Тебя отпусти — ты мигом побежишь к властям: мол, баи скот угоняют, ловите их! Не так разве?

Старик молча стоял перед ним — с виду понурый, печальный и покорный. Вдруг он поднял голову, сказал твердо:

— А все-таки я не пойду, Карабай.

Карабай засмеялся недобро. Неожиданно оборвал смех.

— Сам не пойдешь — на аркане поведу. Всю дорогу, как лошадь, стегать буду. — И взвизгнул, теряя власть над собой. — А ну, гони отару, пока жив!