Язмурад Мамедиев - Родная земля

Керим отбросил его руку, взял за грудь, тряхнул.

— Не ври, ты все знаешь.

Куллы испуганно сел, заморгал.

— Да что ты, Керим! О чем говоришь?

Совсем близко он увидел большие, полные ярости керимовские глаза, испугался, затряс головой.

— Я ничего не знаю, клянусь аллахом, — взмолился Куллы. — Мне велели пасти, я пасу.

— Кто пригнал к тебе этих овец?

— Пусти, — просипел Куллы, задыхаясь.

Керим брезгливо оттолкнул его.

— Ну?

— В тот же день, когда забрали у меня этих баранов, пригнали их обратно.

— Кто?

— Н-не знаю.

— Врешь, Куллы!

Рука Керима опять потянулась к нему.

— Два человека, — поспешно сказал чабан.

— Кто? Говори?

— Одного ты видел… С винтовкой…

— Карабай? — взволнованно спросил Керим.

— Да. А второго я не знаю. Пригнали баранов, сказали, чтоб молчал, грозились… Чтоб даже баю не говорил…

— Ну?

— И ушли.

Керим задумался. Неужели с Чары стряслась беда? Такой человек, как Карабай, на все способен… Неужели?..

От страшной догадки заломило писки, сердце застучало гулко, неровно. Зажав голову ладонями, Керим сидел на песке, не чувствуя, как напекло солнце спину.

— Про Чары что они сказали?

Куллы уже оправился от испуга; поправляя рубаху на груди, проговорил почти спокойно:

— Ай, что сказали? Пошел, говорят, старые счеты с кем-то сводить. Мол, потом придет, возьмет баранов.

"Так и есть, они расправились с непокорным чолуком. Сколько раз были мы с тобой в переделках, Чары, и судьба милостивилась каждый раз, — скорбно, как над покойником, думал Керим. — Злые люди хотели сделать нас врагами, ты даже поднял нож на меня, но опять судьба пощадила нас. И вот теперь она изменила нам, старый друг. И если враги повинны в твоей смерти, я отомщу за тебя, Чары!"

Он вспомнил волчий оскал Карабая так живо, что вздрогнул. — "Я еще доберусь до тебя!" — зазвучал в ушах истеричный, полный дикой злобы крик.

— Ладно, мы встретимся, — сказал Керим вслух.

— Ты что? — удивленно встрепенулся Куллы.

— Так… Я пойду. Ты о нашем разговоре молчи, тебе же будет лучше.

Он вернулся к своей отаре и уже не мог обрести покоя. Солнце еще не склонилось к горизонту, когда он торопливо погнал овец на ночлег.

Обычно Керим заботливо осматривал скот, прежде чем загнать в кошару, сейчас же поспешно закрыл загон и, волоча по песку чабанскую палку, зашагал к юрте Атанияза.

Его вид смутил и обеспокоил бая. А когда Керим попросил отпустить его на три-четыре дня, настроение Атанияза совсем испортилось. "Неужели и этот отбился от рук? — подумал он, приглядываясь к чабану. — Как удержать его возле себя?"

Керим ждал ответа.

— А ты не можешь представить себе, будто уже побывал в поселке? — вкрадчиво, вроде бы шутя, спросил Атанияз. — Ведь ты все, что видел недавно, помнишь. А что там может измениться?

Керим упрямо покачал головой.

— Мне нужно, бай-ага. За весь год я ни разу не отпрашивался. Я должен побывать в поселке перед тем, как…

Он запнулся, не в силах всух произнести слово "уйти".

— Ты же знаешь, Керим, какое сейчас время, — все больше нервничая, но пытаясь скрыть свое состояние, сказал Атанияз. — А потом… ты только растравишь, разбередишь душу. Зачем мучить себя напрасно?

У Керима поугрюмело, отяжелело лицо: он смотрел куда-то мимо бая, напряженно думая. Ананиязу вдруг показалось, что чабан встанет сейчас и молча уйдет. Он поспешно, боясь опоздать, заговорил:

—. Ты не думай, Керим, я не неволю тебя, поступай, как знаешь. Я о тебе думаю, чтобы как лучше. Если хочешь, ступай, проведай сестру. У меня у самого сердце кровью обливается, как подумаю, что надо распроститься с родными местами, да что поделаешь? Десница святого Хидыр-ага указала нам на юг, и мы пойдем туда, не ропща.

Керим молчал, и Атанияз сгибался тяжелым станом, суетливо заглядывая ему в лицо с надеждой увидеть в нем прежнюю покорность. Но лицо Керима было застывшим, как маска, — не разгадать, что таится в душе.

— Я и сам хотел тебе посоветовать съездить в поселок, только попозже. Но если уж ты сейчас захотел, — иди, аллах с тобой. Я, если и строг, то, как отец, для вашей же пользы. И, как отец, я пекусь о вас, думаю постоянно. Возьми белого верблюда и поезжай. Сколько надо, побудь да и возвращайся. А уж мы эти дни как-нибудь обойдемся, сбережем отару, не беспокойся.

Керим разлепил спекшиеся губы, сказал глухо:

— Вы не думайте, бай-ага, я не сбегу. Хотел бы — ушел не спросясь. Я вернусь, бай-ага.

У Атанияза отлегло от сердца, хотя упрямство чабана и беспокоило его. Он терялся в догадках, стараясь попять причину внезапной перемены в настроении Керима, и ничего не мог придумать, — верно говорят, что чужая душа — потемки. А как хотелось заглянуть в нее. "Тогда бы вот где был этот строптивый парень, — сжимая кулак, думал Атанияз. — Но — не дано"…