Язмурад Мамедиев - Родная земля

Керим собрался уходить, но бай задержал его:

— Сделай для меня небольшое дело: по пути заверни в мастерскую Геока, выбери гульяка покрасивее. Давно обещал дочке, да все недосуг было. А тут как раз ты едешь… Вот и деньги тебе.

Керим отстранил его, сказав, что деньги у него есть, потом рассчитаются, но бай настоял, почти силой сунул ему пачку замусоленных, во многих руках побывавших червонцев.

— Не торгуйся, какая приглянется — ту и бери. Пусть Зиба порадуется.

Впервые за все время, что был он в байской юрте, Керим просветлел лицом, под мягкими, курчавящимися усами затеплилась улыбка.

— Сделаю, бай-ага.

Атанияз помог ему собраться в дорогу, вышел проводить. Пожимая руку, задержал ее в своих теплых влажных ладонях, сказал заискивающе:

— Ну, счастливо тебе. Помни, что ждут тебя здесь, сын мой. Не обижайся, что скажу, Керим: не доверяйся людям, не открывай то, что на душе. "Говоришь по секрету — разнесется по всему свету". Даже сестре не говори, что задумали мы здесь. Все беды на нашу голову — от болтливого языка, помни это. Ну, да благословит тебя всевышний!

Трогая белого верблюда, Керим оглянулся, и ему показалось, что в щели над входом в юрту блеснули девичьи глаза…

Тихо с бесконечной степи. Только ветер посвистывает в тонких ветках яндака, да суслик, замерев на курганчике возле норки, подхватит ту же высокую нотку и вдруг оборвет ее, осторожно прислушиваясь к чему-то, может быть, к шороху оползающих по склону бархана песчинок…

Бездумная тоска прочно поселилась в душе у Зибы. Ничто ей не мило, ни с кем не хочется видеться. И степная оглушающая тишь вызывает не прежнее чувство умиротворенности и покоя, а беспричинное желание поплакать в одиночестве, уткнувшись в подушку.

Она то целыми днями сидела в юрте, мучаясь от одиночества и не в силах прервать его, выйти на люди со своими горькими мыслями и тоской, то уходила в степь и бродила одна допоздна.

С той ветреной ночи, когда невзначай узнала Зиба гнусную тайну невестки, она не видела Халтач, — та сказалась больной и тоже не выходила из своей юрты. Но думала Зи-ба о ней постоянно, осуждая и ненавидя ее с непосредственной откровенностью молодости. Она придумала самые обидные слова и выражения, которые шептала в ряд с ее именем. Порой ей казалось, что у нее хватит храбрости пойти и рассказать людям все, что узнала она о грязных проделках Халтач. Но тут же кровь приливала к лицу, и она с отчаяньем понимала: "не смогу".

Зиба похудела, щеки стали отливать желтизной, глаза словно бы стали еще больше и горели лихорадочным, пугающим огнем.

Не раз слышала она, как женщины, украдкой бросая на нее любопытные взгляды, шептались между собой:

— Зиба-то совсем зазналась — и разговаривать ни о кем не хочет.

— Одна дочь у родителей — вот и забаловали.

— Места себе из-за гордыни не находит, свет ей не мил, о султанском дворце мечтает.

И они хихикали, прикрываясь платками.

Но Зибу не трогали эти разговоры, — пусть себе болтают.

Огульхан, тревожно приглядываясь к дочери, спросила однажды:

— Что с тобой, доченька? И лицом изменилась, и мечешься, будто гнетет тебя что? Не заболела ли, не дай бог?

— Не знаю, мама, что со мной, — покачала Зиба головой. — Не здоровится… Но ты не беспокойся, все пройдет.

Огульхан погладила ее густые, порастрепавшиеся за последние дни волосы, предложила заботливо:

— Может, лапши тебе с красным перцем сварить?

— Не надо, мама. Не поможет…

— Что ты! От любой болезни помогает.

И она сразу же взялась за дело. Замесила тесто, раскатала, подсушила и стала нарезать тонкими полосами, приговаривая:

— У, это верное средство. Испокон века лечатся люди. И тебе сразу полегчает…

Лапша сварилась быстро. Густо сдобренная жгучим стручковым перцем, она заполнила юрту духовитым, щекочащим ноздри запахом.

— Ну-ка, отведай, доченька, — Огульхан поставила перед Зибой миску, над которой клубился пар.

Чтобы не обижать мать, Зиба стала хлебать помаленьку, без аппетита.

В юрту вошла Халтач.

Зиба еле слышно ответила на ее приветствие и склонилась над миской, Огульхан пригласила невестку отведать лапши, подала ей ложку, предварительно вытерев ее о подол, и вышла.

Халтач не заставила просить себя дважды, подсела к краю разостланного сачака, принялась за еду.

Зиба отложила ложку, отодвинулась, сославшись на головную боль.

Управившись с лапшой, Халтач стала болтать попусту, похвалила вышивку на платье Зибы, поделилась новостями. Потом спросила, приглядываясь с интересом к Зибе.