Шервуд Андерсон - Кони и люди [сборник litres]

И вот в последнем городке ипподром был расположен на холме, возвышавшемся над городом.

Скверное место, в общем, гнилые конюшни и негодный ипподром.

А тут еще, не успели мы поставить лошадей в стойла, как полил дождь и зарядил на целую неделю – пришлось отложить ярмарку.

А так как призы были мелкие, то многие забрали своих рысаков и уехали, но наш хозяин остался. Устроители ярмарки гарантировали возмещение всех расходов, независимо от того, состоятся бега или нет.

В течение целой недели ни я, ни Берт не знали, что делать; только и работы, что вычистить конюшни и, выждав минуту, когда дождь прекратится, вывести лошадей немного побегать по грязи, а затем снова почистить их, покрыть попонами и поставить в стойла.

Это было для меня самое тяжелое время. Берту что – у него было с дюжину черных друзей, и по вечерам они отправлялись в город, изрядно выпивали и поздно возвращались, весело распевая и болтая даже под дождем.

А потом, однажды, наступила ночь и со мной случилось то, о чем я хочу вам рассказать.

Это было в субботу вечером, и, как мне сейчас помнится, все ушли с ипподрома и я остался один.

Рано вечером ко мне стали приходить грумы один за другим и спрашивали, не намереваюсь ли я остаться при стойлах. Получив утвердительный ответ, они просили присмотреть одним глазком за их лошадьми, чтобы с ними чего-либо не приключилось.

– Только пройдись изредка да посмотри, все ли в порядке, а? – говорили они. – А я только сбегаю в город на часик-другой.

Конечно, я соглашался, и вскоре вокруг стойл и ипподрома стало темно, зги не видать, и кроме меня и лошадей – ни одного живого существа кругом.

Я держался до последнего, шагая взад и вперед под дождем, думая все время, как хорошо было бы, будь я кто-нибудь другой, только не я.

«Будь я кто-нибудь другой, – проносилось у меня в голове, – я был бы не здесь, а в городе вместо со всеми остальными».

Я рисовал себе, что вхожу в салун, пью виски, а потом иду в «дом» и беру женщину.

И я так усиленно думал, что, шагая взад и вперед и спотыкаясь в грязи во мраке, мне казалось, что все это происходит наяву.

С той лишь разницей, что я имел дело не с такими женщинами, каких нашел бы в «доме», будь у меня смелость пойти в то место, о котором я мечтал, – нет, со мной была женщина, подобной которой, я полагал, не найти во всем мире. Она была изящна и нежна, как цветок, и в ней было много общего с породистой лошадью – с такой, как Наддай, например.

Я думал и думал о ней, до тех пор пока стало невыносимо дальше думать.

– Я должен что-нибудь предпринять, – сказал я себе.

А потому, невзирая на данное грумам обещание оставаться и следить за их лошадьми, я бросил ипподром и пошел вниз по холму.

Я остановился только тогда, когда дошел до маленького салуна, не в главной части города, а на полдороге вниз. Здание, в котором находился кабак, раньше было, вероятно, жилым домом, быть может, жильем фермера. «Но если это так, – подумал я, – то у фермера, обитавшего здесь и обрабатывавшего землю, дела шли из рук вон плохо».

Земля не походила на пашни, подобные тем, что мы видели кругом в продолжение всей осени. Куда бы взор ни упал, везде торчали огромные булыжники и кряжистые, кривые деревья. Получалось впечатление чего-то запущенного, грязного, оборванного, – вот что я хочу сказать. Выше на холме, недалеко от ипподрома, расстилалось несколько нив и лугов, и там паслись овцы, а возле самого ипподрома, на противоположной от города стороне, стояли развалины строения, служившего раньше бойней. Как видно, ею давно уже не пользовались, но вокруг нее еще валялись кости животных, а изнутри исходил смрад, от которого холодок пробегал по спине.

Люди ненавидели это место, а равно ненавидели его и лошади. Когда мы утром выводили коней, чтобы погонять их ради моциона, то Наддай и Мой Мальчик, проходя мимо заброшенной бойни, начинали ржать и рваться. Они закусывали повода, пятились и пускались вскачь, пока не выходили за пределы этого зловония. Ни я, ни Берт никак не могли их удержать.

– Дьявольская дыра этот городок, там внизу, – не переставал повторять Берт, – это дьявольское гнилое болото, а не ипподром. Если когда-нибудь и начнется их проклятая ярмарка, то непременно кто-нибудь будет убит.

Не знаю, случилось ли так или нет, потому что я не остался до ярмарки – я вам скоро объясню почему, – но Берт совершенно правильно рассуждал. Беговая лошадь – это не человек. Она не станет делать свое дело в вонючем болоте, как человек, и она не стерпит того зловония, которое нипочем человеку.