Шервуд Андерсон - Кони и люди [сборник litres]

Конечно, теперь, с Джесси, все это совершенно иначе. Но в это время Джесси была за тридевять земель от меня, и многое случилось со мною до того, как я встретил ее.

Вы, наверное, и сами понимаете, что все эти грумы, жокеи и приезжие не обходятся без женщин. С какой стати! В любом городке всегда найдутся девицы, которые, как мотыльки на огонь, тянутся к таким местам, как ипподром. Я подозреваю, что им кажется, будто они имеют дело с людьми, ведущими романтический образ жизни. Вот эти девицы приходят к стойлам, якобы с целью посмотреть на лошадей, и если вы им понравитесь, они остановятся и начнут восхищаться вашей лошадью. Начнут гладить ее по носу, хлопать по шее, – вот в это время полагается улыбнуться, – если только вы не похожи на меня, который не в состояния собраться с духом да улыбнуться и сказать: «Привет, куколка!» И тут же назначить ей свидание вечером в городе, после ужина. Я не мог этого сделать, хотя, Господь свидетель, я пытался, пытался часто и всеми силами.

Придет такая маленькая, славненькая девчонка и глазки строит, а я хочу, хочу сказать что-нибудь и не могу. И Том, и Берт, оба иногда смеялись надо мною, но я почти уверен, что даже соберись я с духом заговорить с нею и назначить ей свидание, – все равно из этого ничего бы не вышло.

Мы шлялись бы с ней по всему городу и зашли бы в какое-нибудь местечко потемней на окраине города, и там ей пришлось бы стукнуть меня булыжником по голове, чтобы заставить действовать.

И вот я остался один, после того как привык к Тому и к нашим прогулкам; а у Берта, конечно, были свои друзья среди черных. Я обленился, опустился и с трудом справлялся с работой.

Вот как это происходило.

Сижу я иногда вечерком под деревом, по окончании бегов; публика уже разошлась, но всегда остается много грумов, чьи лошади в тот день не участвовали в состязаниях, и они стоят или сидят возле конюшен и болтают.

Я некоторое время прислушивался к их разговору, а потом мне начинало казаться, что их голоса раздаются где-то вдалеке. И предметы, на которые я смотрел, тоже куда-то уплывали. Какое-нибудь дерево в ста шагах от меня вдруг отделялось от земли и начинало кружиться перед глазами. Потом оно становилось все меньше и меньше, начинало уплывать вверх и внезапно – бух назад, на прежнее место, а я снова очнусь и начинаю различать голоса.

В то лето, когда Том был со мной, ночи стояли чудесные. Мы долго гуляли и беседовали до самой поздней ночи. Затем забирались каждый в сено на своем чердачке.

После разговора с Томом что-нибудь всегда сохранялось в моем мозгу еще долго после того, как я оставался один, завернувшись в одеяло. Я полагаю, это зависело от того, что Том, о чем бы он ни говорил, – точно картины рисовал, которые запечатлевались в моем воображении. Заронит что-нибудь в вашу душу, а оно забиралось все глубже и глубже, и ваше воображение схватит его, как схватываешь на лету интересные вещи в чужом городе, а потом засыпаешь и видишь приятные сны и просыпаешься утром с чем-то хорошим на душе.

Но вот Том уехал, кончилась хорошие денечки, а я остался у разбитого корыта, как уже докладывал.

По ночам мне снились женские тела, и женские губы и прочее в том же роде, а утром я просыпался с отвратительным ощущением на душе.

Берт великолепно относился ко мне. Он всегда помогал мне остудить моего Наддая после бегов и делал за меня все то, что требует ловкости и уменья, например, забинтовать ногу лошади, пристегнуть ремни так, чтоб все было точь-в-точь на своем месте, перед тем как вывести лошадь на ипподром.

Берт видел, что со мною творится что-то неладное, и делал все возможное, чтобы мой хозяин этого не замечал. Когда последний стоял тут же, Берт начинал меня расхваливать.

– Никогда мне еще не приходилось работать с таким ловкачом! – говорил он, скаля зубы, между тем как я выеденного яйца не стоил.

В тот день, когда ваша лошадь участвует в бегах, имеется одна работа, которая отнимает много времени. Поздно пополудни, когда лошадь вернулась с состязаний и вы вымыли ее и сделали массаж, надо медленно водить ее гулять, иногда в течение целых часов, чтобы она постепенно остывала, а то с ней сделаются судороги. Вот я и проделывал эту медлительную работу за нас обоих, а Берт выполнял более трудные задачи. Это оставляло ему вдоволь времени на то, чтобы поболтать или поиграть в кости с другими неграми, а я тоже ничего не имел против этого. Мне даже нравилась эта работа, ибо после утомительных состязаний жеребец Мой Мальчик бывал кроток, как овечка, даже и тогда, когда кругом случались кобылицы.