Шервуд Андерсон - Кони и люди [сборник litres]

«Приходите в пятницу вечером туда-то или туда-то. Если вы хотите со мной побеседовать, то держите книгу в правой руке».

Она сделала большую ошибку, рассказав однажды мужу о таком письме. Муж страшно рассердился и направился с ружьем к назначенному в письме месту; никого не застав там, он вернулся домой и устроил жене сцену, делая непристойные намеки.

– Не иначе как ты сама посмотрела особенным образом на автора этой мерзости. Мужчина не позволит себе писать ни с того ни с сего подобные вещи замужней женщине.

Он вновь и вновь принимался говорить о том же изо дня в день – веселая, вероятно, была жизнь в их доме. Она становилась все более и более молчаливой, и вместе с нею стал безмолвным и весь дом. Детей у них не было.

Но вот случилось, что Эдгар Уилсон, проезжая на Восток, остановился в этом городе на несколько дней. У него было еще в то время немного денег. Он поселился в дешевом пансионе близ станции железной дороги.

Однажды, проходя по улице, он увидел эту женщину и пошел за ней следом. Соседи видели, как они в течение целого часа разговаривали у калитки.

На другой день он снова явился, и они стояли около двух часов вместе. Затем она вошла в дом, захватила кой-какие вещи и ушла с ним к вокзалу.

Они приехали в Чикаго, поселились вместе и жили, по-видимому, очень счастливо вплоть до самой ее смерти, о чем я и хочу попытаться вам рассказать.

Конечно, они не могли венчаться. И за три года, что они прожили в Чикаго, он пальцем не шевельнул для того, чтобы заработать хотя бы один цент.

А так как его наличности еле хватило на проезд для обоих до Чикаго, то ясно, что они были отчаянно бедны.

Они жили в северной части города, в том районе трех- и четырехэтажных кирпичных домов, где некогда жило так называемое «хорошее общество», ставшее с течением времени весьма дурным.

Теперь этот район начинает принимать приличный вид, но в то время и в течение уже многих лет эти дома буквально разваливались. Там были те древние здания, в которых устраивались дешевенькие рабочие пансионы с невероятно грязными занавесками на окнах, а среди этих зданий еще попадался кой-где деревянный домик на курьих ножках – в одном из таких домов жил Уилсон со своей женой.

Жуткое местечко! Владелец его, по моему мнению, был человек неглупый и понимал, что в таком большом городе, как Чикаго, ни один район не будет на долгое время предан забвению. И он, наверное, решил:

«Пусть себе дом разваливается. Место, на котором он стоит, когда-нибудь будет стоить больших денег, а дом сам по себе ничего не стоит. Я сдам его за низкую арендную плату и не буду делать никакого ремонта. Авось я выручу с аренды достаточно, чтобы покрывать налоги по дому, пока цены на землю в этих местах не поднимутся».

Итак, дом много лет стоял некрашеный, окна покосились, а с крыши исчез весь тес.

Во второй этаж приходилось подниматься с наружной стороны дома по лестнице, перила которой приобрели характерную для Чикаго черную окраску. Рука пачкалась при первом прикосновении.

Комнаты наверху были еще холоднее и еще безотраднее.

Спереди находилась большая комната с камином, из которого повывалилось много кирпичей, а две небольшие комнаты были позади.

Здесь поселился Уилсон со своей женой. Так как они снимали эту квартиру в мае, то их не испугала холодная пустота огромной комнаты. Там ничего не было, кроме шаткой деревянной кровати, которую женщина подперла дощечками, кухонного столика, служившего Уилсону письменным столом, и двух-трех простых стульев.

Женщине удалось получить место при вешалке для верхнего платья в театре, и они оба жили на ее скудный заработок. Говорили, будто это место досталось ей благодаря некоему господину, состоявшему в тесных отношениях с администрацией, но подобные истории рассказываются в театрах про всех женщин, начиная с поденщицы, что моет иолы, до актрисы на первых ролях.

Как бы то ни было, она там работала и слыла смирной и толковой женщиной.

Что касается Уилсона, то он занимался поэтическим творчеством, но поэзия его была совершенно неизвестного мне пошиба; хотя, подобно большинству журналистов, я и сам не без греха по части рифмоплетства.

Его творчество было китайской грамотой для меня. Впрочем, я не совсем правильно выразился.

У меня сделалось легкое головокружение, когда ночью, взяв книгу его поэм, я уселся читать. Там говорилось о стенах, о глубоких прудах и об ущельях, в которых растут стройные, молодые деревья и пытаются проложить путь к свету за края темницы.