Шервуд Андерсон - Кони и люди [сборник litres]

Я мог бы взять целый ряд домов и перевернуть их, а потом высыпать оттуда всех людей и спрессовать их в одного человека, которого можно было бы любить.

Глядите на эту руку! Вообразите, что в ней нож, который мог бы прорезать все нити вашего лицемерия. Вообразите, что этот нож может прорезать насквозь бока этих зданий, где спят тысячи людей.

Об этом стоило бы задуматься, если бы пальцы руки могли захватить нож и вскрыть все те раковины, в которых заключены миллионы жизней.

Как видите, и здесь проходит идея беспощадной силы, соединенной с нежностью.

Я приведу еще одно из его произведений, проникнутое кротостью. Оно озаглавлено –

Я дерево, растущее у стены. Я поднимаюсь все выше и выше. Мое тело покрыто рубцами, я ползу к верхушке стены.

Моя мечта – бросить цветы и плоды через стену.

Я хотел бы освежить иссохшие губы.

Через край стены я ронял бы цветы на головы детей.

Своими цветами я ласкал бы тела людей, живущих за этой стеной.

Мои ветви поднимаются выше и выше, черпая новые соки из теплых недр земли.

Плоды мои не будут плодами, пока не падут из моих объятий в объятия тех, кто живет за этой стеной.

А теперь я вам расскажу о той жизни, которую вел этот Уилсон со своей женой в старом деревянном доме. Мне совершенно случайно посчастливилось разузнать кой-что об этом, благодаря маленькому открытию.

Вскоре после того, как они поселились в этом доме, театр, где работала женщина, закрылся на довольно долгий срок, и эти люди стали нуждаться еще больше. Тогда, чтобы хоть сколотить несколько центов, она начала сдавать две маленькие комнатки – это помогало ей оплачивать ренту за квартиру.

И вот в этих комнатках перебывало много народа; как они жили там, мне невдомек, ибо комнаты были совершенно пусты. Но в Чикаго много таких ночлежек, где за пять или десять центов можно выспаться на полу. Там пребывает гораздо больше народа, чем воображают «порядочные» люди.

Моим открытием была маленькая, молодая горбунья, которая однажды прожила несколько недель в одной из этих комнат. Она гладила белье в маленькой прачечной по соседству, и кто-то подарил ей старинную складную койку.

Она была очень сентиментальна, и в глазах у нее светилось то же выражение обиды, как у всех калек; я подозреваю, что она сама была неравнодушна к этому Уилсону. Как бы то ни было, я очень многое узнал от нее.

После убийства этой женщины и после того, как Уилсон был реабилитирован благодаря признанию полоумного статиста, я иногда заходил в тот дом, где он жил, как только наша газета «ложилась спать» – что она, как вечерняя газета, делала в два часа пополудни, и мы, сотрудники, таким образом, оказывались свободными.

Я однажды увидел горбунью на улице перед домом и заговорил с ней. Я открыл золотые россыпи.

В глазах ее, как я уже говорил, застыло выражение обиды. Заговорили о Уилсоне. Она тотчас же сказала мне, что жила несколько недель в одной из тех комнат позади.

Иногда она слабела до того, что была не в состоянии работать, и в такие дни оставалась лежать на койке. У нее начинались безумные головные боли, на протяжении многих часов, и в такие минуты она не сознавала ничего из того, что делалось вокруг нее. Она приходила в себя, но еще долго лежала до того слабая, что не в состоянии была двигаться.

Ей не суждено было долго жить, – не думаю, чтобы это огорчало ее.

И вот однажды, когда она, страшно ослабев, лежала на койке, ее стало разбирать любопытство относительно той пары, которая жила в большой комнате; с тех пор она начала следить за ними. Подкрадется в одних чулках к двери, опустится на колени и смотрит в замочную скважину.

Жизнь, которая разыгрывалась в той комнате, зачаровала ее с самого начала.

Иногда Уилсон бывал один и, сидя за кухонным столом, писал. Иногда женщина бывала с ним. Но часто случалось, что он только ходил взад и вперед по комнате.

Когда они бывали вместе и он писал, женщина неподвижно сидела у окна. А он напишет несколько строк, встанет, начнет расхаживать по комнате и разговаривать то с ней, то с самим собою. По словам горбуньи, она отвечала ему только глазами.

Сознаюсь, мне теперь даже не разобраться, что я узнал от нее и что является плодом моего воображения.

Как бы то ни было, я хочу попытаться описать вам странность в отношениях между этими двумя людьми. Здесь не могло быть речи о мещанском обедневшем хозяйстве. Он пытался творить что-то чрезвычайно трудное, а она по-своему старалась быть ему полезной.