Эрих Ремарк - Время жить и время умирать [litres]

– Иммерман – трепло.

– Он говорит, женщина, которая знает, что такое мужик, долго без его не выдержит. Мигом другого себе сыщет.

– Ах, да ерунда это! – сказал Гребер, вдруг до невозможности разозлившись. – Этот окаянный болтун думает, все люди одинаковы. Несусветная чепуха!

Они более не узнавали друг друга. Даже форму не узнавали. Зачастую отличали своих только по каскам, по голосам и по языку. Окопы давно обвалились. Неровная полоса блиндажей и воронок от снарядов – фронт. Он постоянно менялся. Только и было, что дождь, вой, ночь да пламя разрывов и летящая грязь. Небо обрушилось. Штурмовики раздолбали его вдребезги. Дождь хлестал по земле, а вместе с ним метеоры бомб и снарядов.

Прожектора, точно белые псы, раздирали рваные тучи. Огонь зениток трещал сквозь грохот дрожащих горизонтов. Пылающие самолеты падали наземь, и золотой град трассирующих пуль снопами летел следом, исчезая в бесконечности. Желтые и белые осветительные ракеты висели там и сям и гасли, словно в глубокой воде. И снова начинался ураганный обстрел.

Двенадцатый день. Первые три дня позиции держались. Укрепленные бункера выстояли под артиллерийским огнем без чересчур серьезных повреждений. Затем передовые блиндажи пришлось оставить. Танки прорвали линию фронта, но противотанковые орудия локализовали прорыв в нескольких километрах. Танки горели в сером сумраке рассвета, те, что опрокинулись, еще несколько времени двигали гусеницами, похожие на огромных перевернутых жуков. Штрафные батальоны выдвинули вперед – прокладывать гати и налаживать телефонную связь. Им пришлось действовать почти без прикрытия. И за два часа они потеряли больше половины людей. Целые тучи бомбардировщиков на малой высоте неуклюже выползали из серого неба, атакуя укрепленные огневые точки. На шестой день половина бункеров была выведена из строя; теперь они годились разве что как укрытия. На седьмую ночь русские пошли в наступление, но были отброшены. Потом хлынул дождь, словно начался второй потоп. Солдат стало не распознать. Они ползали в жиже глинистых воронок, точно насекомые с одинаковой защитной окраской. Опорными пунктами роте служили всего-навсего два разбитых пулеметных бункера, позади которых стояли несколько минометов. Остальные люди сидели в воронках и за остатками стен. Один бункер удерживал Раэ. Другой – Масс.

Продержались они три дня. На второй остались уже почти без боеприпасов; русские могли бы просто пройти через позицию. Но атаки не последовало. Поздно вечером, в густых сумерках, пробились несколько немецких самолетов, сбросили боеприпасы и провиант. Солдатам удалось кое-что подобрать и подхарчиться. Ночью подошло подкрепление. Рабочие батальоны проложили гати. Подвезли оружие и пулеметы. Часом позже – неожиданная атака без артиллерийской подготовки. Русские вдруг возникли в пятидесяти метрах от передовой. Часть ручных гранат не взрывалась. Русские прорвались.

Во всполохах разрывов Гребер увидел перед собой каску, светлые глаза, разинутый рот и занесенную руку, похожую на узловатый живой сук, – пальнул туда, выхватил из рук соседа-новобранца гранату, с которой тот никак не мог справиться, швырнул вдогонку. Она взорвалась.

– Откручивай капсюли, идиот! – напустился он на новобранца. – Дай сюда! Не выдергивай!

Следующая граната не взорвалась. Саботаж, мелькнуло в голове, саботаж военнопленных, который теперь оборачивается против нас! Он бросил другую гранату, пригнулся и, заметив, что на них летит русская, втиснулся в грязь, ощутил взрывную волну, словно удар хлыста, чавканье и плеснувшую на него грязь. Протянул руку назад, крикнул: «Давай! Живо! Давай!», и только когда ладонь осталась пуста, повернул голову и увидел, что новобранца нет и рука не в грязи, а в ошметках чужой плоти. Сполз вниз, поискал, нашел ремень, отцепил от него две последние гранаты, увидел, как тени карабкаются по краю воронки, прыгают, бегут, съежился…

Плен, думал он. Плен. Захвачен в плен. Осторожно подполз к краю воронки. Грязь защищала его, пока он лежал спокойно. При свете осветительной ракеты увидел вокруг останки новобранца – нога, голая рука, искромсанное тело. Граната угодила парню прямо в живот, его тело приняло взрыв на себя и защитило Гребера.

Он лежал, не поднимая головы над краем воронки. Видел, как из бункера справа строчит пулемет. Потом застрочил и тот, что слева. Пока они стреляют, ему не конец. Они держали участок под перекрестным огнем. И русских больше не было. Вероятно, прорвались не все. Надо пробраться за бункер, думал он. Голова болела, он наполовину оглох, но какой-то частью мозга мыслил очень ясно, отчетливо и остро. Именно это и отличало опытного солдата от новобранца; новобранца охватывала безоглядная паника, поэтому он скорее погибал. Гребер знал: если русские вернутся, можно притвориться мертвым. В грязи его так просто не обнаружат. Но чем ближе он сумеет под прикрытием огня подобраться к бункеру, тем лучше будет в дальнейшем его положение.