Эрих Ремарк - Время жить и время умирать [litres]

Гребер так и не сумел перевязать касательное ранение на плече. Только полил найденным коньяком. Бункер по-прежнему качался и громыхал. Теперь он был не кораблем в бурю, а подводной лодкой с мертвыми машинами, которая катилась по морскому дну. И время более не существовало. Тоже расстрелянное. Все сидели в темноте, ждали. Уже не было города в Германии, где он жил несколько недель назад. И отпуска никогда не было. И Элизабет. Все это казалось лишь безумным сном меж смертью и смертью – получасом безумного сна, когда взлетела и потухла ракета. Существовал один только бункер.

Легкие русские танки совершили прорыв. За ними и с ними шла пехота. Рота пропустила танки и взяла пехоту под перекрестный огонь. Горячие стволы пулеметов обжигали руки. Они продолжали стрелять. Русская артиллерия уже не могла держать их под обстрелом. Два танка развернулись, подкатили ближе, открыли ответный огонь. Им было просто, противодействия они не встречали. Пулеметами танковую броню не прошибешь. Целились в смотровые щели, однако поразить такую цель можно только случайно. Танки ушли из-под огня, продолжая стрелять. Бункер дрожал. Летели осколки бетона.

– Гранаты! – крикнул Райнеке. Он связал несколько штук, закинул связку на плечо и пополз к выходу. После очередного залпа выскользнул наружу, укрылся за бункером.

– Два пулемета – огонь по танкам! – скомандовал Раэ.

Они пытались прикрыть Райнеке, который хотел в обход подползти к танкам, чтобы связкой подорвать гусеницы. Дело почти безнадежное. Русские пулеметы начали мощный обстрел.

Немного погодя один из танков прекратил огонь. Взрыва никто не видел.

– Мы его достали! – гаркнул Иммерман.

Танк больше не стрелял. Пулеметы палили по второму танку, тот развернулся и исчез.

– На прорыв шли шесть! – крикнул Раэ. – Они вернутся. Все пулеметы – перекрестный огонь. Надо остановить пехоту!

– Где Райнеке? – спросил Иммерман, когда все мало-мальски опомнились.

Никто не знал. Райнеке не вернулся.

Продержались до вечера. Бункера мало-помалу пошли враспыл, но еще стреляли. Медленнее. Боеприпасов осталось всего ничего. Поели консервов, запивая водой из воронок. Хиршману пуля прошила ладонь.

Солнце палило. Небо над головой сплошь в больших блестящих облаках. Бункер пах кровью и порохом. Мертвецы снаружи распухали. Кто мог, спал. Они уже не знали, отрезаны ли от своих или контакт пока есть.

Вечером стрельба усилилась. Потом, внезапно, почти полностью стихла. Они выбежали наружу, ожидая атаки. Но ее не было. Не было целых два часа. Эти два спокойных часа отняли у них больше энергии, чем бой.

В три часа утра бункер представлял собой не более чем груду искореженной стали и бетона. Пришлось выйти оттуда. Шестеро убитых и трое раненых. Надо отходить. Раненного в живот удалось оттащить лишь на несколько сотен метров, он умер.

Русские снова устремились в атаку. Из оставшихся двух пулеметов рота отстреливалась, укрывшись в воронке. Потом снова отошла. Русские сочли ее более многочисленной, чем она была, это ее и спасло. При второй остановке погиб Зауэр. Получил пулю в голову – мгновенная смерть.

Чуть позже, на бегу, погиб Хиршман. Медленно повернулся на месте и рухнул. Гребер втащил его в воронку. Он кувырком скатился на дно. Грудь была изрешечена пулями. Обыскав его, Гребер нашел окровавленный бумажник, сунул в карман.

Они добрались до второй полосы позиций. Позднее пришел приказ отходить дальше. Роту вывели из боя. Резервная позиция стала передним краем. Они собрались в нескольких километрах дальше в тылу. От роты осталось лишь тридцать человек. Через день ее пополнили до ста двадцати.

Фрезенбурга Гребер разыскал в полевом лазарете, который помещался в кое-как оборудованном бараке. Фрезенбургу размозжило левую ногу.

– Ампутировать собираются, – сказал он. – Какой-то паршивый лейтенант медслужбы. Ничего другого не умеет. Я добился, чтобы завтра меня отправили в тыл. Лучше пусть сперва опытный медик посмотрит ногу.

Он лежал на полевой койке, колено в проволочном каркасе. Койка стояла у открытого окна, за которым виднелась равнина. Луг в красных, желтых и голубых цветах. Палата смердела. Там было еще три койки.

– Что поделывает Раэ? – спросил Фрезенбург.

– Ранен в плечо. Кость не задета.

– В лазарете?

– Нет. Остался в роте.

– Так я и думал.

Фрезенбург скривил лицо. Одна половина улыбалась, вторая, со шрамом, оставалась неподвижна.

– Некоторые не хотят возвращаться. Раэ не хочет.