Луи Арагон - Орельен. Том 2

— Я бы тебе посоветовал, Бомпар, не защищать Марсоло… Вы же знаете, что до Марсоло я состоял при майоре, а потом меня взял к себе полковник… Он оценил мою склонность к порядку. Там я и узнал много интересного… Вот ты, например, знаешь, Бомпар, почему ты целых два года ждал, когда тебе дадут нашивки, а?

Бомпар так и подскочил, потом как вкопанный остановился на ступеньке, — они прошли только половину лестницы, — и вцепился в перила. Потом ударил Гюро по плечу:

— И ты ни разу мне не сказал? Марсоло? Неужели?

Они продолжали спускаться в глубоком молчании. Снизу доносились звуки музыки, призывные гудки автомобилей. Доктор сказал что-то о Монмартре, об уходящем годе. Орельен думал о Беренике.

— Ты веришь этому, Лертилуа? — вдруг взорвался Бомпар. — Оказывается, Марсоло мне гадил! Этот тип, который у одного берет денег взаймы, потом у другого. И никогда не отдает… тратит со спокойной совестью наши кровные денежки, а потом… Экая стерва!

— Если бы я вам показал свои заметки, — прокричал Гюро. — У меня имеется одна записочка Марсоло… Помните, в Эпарже…

— Еще бы, дружище! Солдаты хотели сыграть с ним хорошенькую штуку, потому что он во время атаки взял да и спрятался… Это я спас его от неприятностей! И подумать только, что эта сволочь…

— Да, — вздохнул доктор, — мы, то есть окопавшиеся, и представить себе не могли, что такие вещи происходят на передовых.

Слова его были встречены с холодком. Но Гюро уже слишком разошелся. Старинные обиды жгли язык этому ворчуну и злюке:

— Ясно… «Нерушимое единство фронтовиков…» Вы сами слышали этого идиота Милло. Сначала они с Марсоло были неразлучные дружки… лотом Марсоло отбил у него одну девку… поэтому сейчас любое обвинение против Марсоло хорошо… А не будь у них личной неприязни… Разве мне десять — двадцать раз не полагалось получить красную ленточку? А знаете, кто мне подгадил? Дивизионный священник, вот кто, этот клоп вонючий! Полковник меня отличил, но уж если иезуиты возьмутся за дело… Я бы мог вам многое порассказать об этом самом отце Бельяре! Эх, когда-то я смогу опубликовать свои записки, придет ли наконец такой день!

Они шли теперь по улице Лепик. В городе чувствовалась предпраздничная атмосфера: несмотря на холод и поздний час прохожих было много, все лавчонки освещены. Они остановились на площади Бланш, залитой светом, падавшим из окон кафе. Бомпар пробормотал:

— Значит, все дело было в Марсоло? А я-то, дурак, разыгрывал с ним быка!

Они вошли к Векслеру.

Мизантропия Гюро веселила доктора. Он задавал коварные вопросы, подстрекал его. Бомпар все еще переживал только что сообщенную ему новость о тайном враге. Вот, оказывается, почему ему с таким запозданием дали третью нашивку и не оставили на военной службе. И понизили в чине. Три года его терзала обида из-за этого неожиданного афронта. Теперь он снова вынужден торговать негодным маслом. Горьким казалось ему это масло, особенно при мысли, что жизнь так его обошла. Ему хотелось стать настоящим капитаном. Орельен вяло вмешался в разговор. Впрочем, и он тоже испытывал ощущение, что с ним поступили несправедливо. Ему тоже приятно было бы все объяснить кознями иезуитов и франкмасонов. Но он не мог. Она его любит. Но эта любовь ничего не меняет. Она его любит и бежит от него. Никогда она не будет ему принадлежать.

— А чем этот Бланшар занимается сейчас, в мирное время? — допытывался доктор. — Шинами торгует?

— Купец, купец, — хихикал Гюро, — вернее, знаете ли, перекупщик… Подвизается где-то возле окружной железной дороги. Труженик… На руках семейство, жена сбежала… Несчастный рогоносец!

— Как и все мы, грешные, — подхватил доктор. Бомпар коротко заржал. А Гюро, поджав губы, запротестовал:

— Говорите о себе, о себе говорите. И помните, что он имеет полное право думать так, как ему хочется. Права человека… Но это еще не резон, чтобы являться на банкет и заниматься агитацией… Самое печальное, что такие вот Марсоло вечно ввязываются в разные истории! Я тоже пацифист не хуже других, что отнюдь не помешало мне… Но меня с души воротит, когда человек делает себе из пацифизма знамя…

На что он намекал, о чем шла речь? Доктор, по-видимому, начал понимать, в чем дело. Орельен сидел с отсутствующим видом, мысли его были за тысячи лье отсюда, он видел страдальческое лицо с закрытыми глазами, замкнутое лицо оттенка перламутра, растрепанные белокурые волосы, тусклый свет, губы… Увы, в его воображении очертания этого рта, этих губ беспрестанно менялись.