Луи Арагон - Девушка с принципами

Цветочница продавала фиалки: Дени купил букетик и смущенно протянул Седине, первой встречной женщине. Она веровала в две истины: бессмертие души и всемогущество любви.

Неделю спустя в ответ на комплимент Жерара Дени сказал:

— Да, а какого цвета у нее глаза?

Она поселилась у него, и он не мог понять, как догадались об их связи. Он представлял ее всем как свою молочную сестру, когда поблизости не было Жерара, который, к великому его огорчению, этому не верил. Тем не менее в литературном кафе Дени объявил во всеуслышание, что Селина непорочна; таким образом, репутация ее не пострадала. Но Дени был недоволен, замкнулся в себе, перестал разговаривать с Селиной и из соображений человеколюбия написал громкие стихи:

Но Селина ввела в дом Пальмиру, которую рекламы провозгласили королевой экрана. Селина терпела эту связь, так как Дени уверял, что это спасает ее честь. И вот Селина удалялась в другую комнату, утверждая тем самым свою веру во всемогущество любви, в то время как Пальмира в самый интимный момент способна была воскликнуть:

— Ах, мои друг, я в таких прекрасных отношениях с банкиром Фильдом!

— Кланяйтесь ему от меня.

Вот почему Жерар застал Дени за сочинением сценария для трагического фильма, съемки которого должны были обойтись довольно дорого, принимая в расчет состояние господина Фильда.

Поглощенный своим занятием, Дени, казалось, даже не замечал, что уже три дня не брился, глаза его сверкали, он бурно жестикулировал, лихорадочно писал, смеялся с каким-то странным видом, временами хватался за голову. Он весь трепетал, точно Моисей, спускающийся с высот Синая.

— А, это ты!.. прости, пожалуйста, — сказал он, даже не взглянув в лицо Жерару. — Селина, сходи за чернилами.

Она послушно вышла, под глазами у нее были синякиследствие трехдневного воздержания от любви.

— Чего ты хотел?

— Повидать тебя.

— Взгляни на меня: перед тобой счастливый человек. — Он умолк, потом снова заговорил, но как-то странно, и смех его доносился откуда-то издалека (но был ли это смех?). — Счастливый!

— Поэтому у Селины такой вид…

— Селина? Кто такая Селина? А, малышка? Я не видел ее уже три дня. Так вот… я открыл новую эстетическую теорию… Боже, до чего это утомительно, если б ты знал!.. Да, как же называется тот небольшой механизм, с помощью которого можно ограбить колониальный банк, — он сделан в форме ромба с безупречным изяществом, как и все, что производят в Америке.

— Я не совсем понимаю, — ответил Жерар. И глупо улыбнулся.

Дени тотчас же выставил его. Оставшись один, он махнул рукой, отгоняя сомнение, которое желал во что бы то ни стало признать нелепым. И тут появилась Селина, Дени ее заметил.

— Поди сюда, творенье божье, — приказал он.

Она сразу же решила, что ее ожидает нечто соблазнительности обрадовалась. Он проговорил:

— Меж гобоями трупных рыданий раздраженные квинты в цилиндрах церковных хоралов. Что за важность, если причудливый танец заставит карабкаться к самой вершине подъемник под победные крики ковбоев.

Догадавшись, что речь шла вовсе не о любви, она заплакала.

Дени громко рассмеялся над какими-то своими грезами и произнес:

— Как это трагично!

Селина, хотя и не поняла его слов, видя, что он доволен, возликовала и захотела увенчать все поцелуем. Но он оттолкнул ее с криком:

— Мокрица! — И, с пафосом провозгласив: — Я побегу по мягким травам, взял шляпу и вышел.

Прошла неделя, он не возвращался, хотя люди в черном (предчувствия меня никогда не обманывают!) не приносили Селине дорогое тело. Тщетно она пыталась объяснить себе поведение Дени и его последние слова: «Я зашагаю (нет, он сказал „побегу“) по мягким травам». И вот пришел день, когда ей не оставалось ничего другого, как навестить Жерара, и он дал ей небольшую сумму в обмен на маленькую любезность. Ее страдания были как бы последним даром, который она принесла Дени (если он все-таки умер). Но в одно прекрасное утро он снова появился в мастерской, сидел и что-то писал. Она бросилась к нему, чтобы со слезами признаться в том предательстве, до какого довела ее нужда. Распущенные волосы Селины, как это и полагается, окутывали ноги ее возлюбленного. Скрыв лицо в пелене волос, она осмелилась открыть ему всю глубину своего смятения: