Хэммонд Иннес - Шанс на выигрыш

- Что ж, вольному воля. Садись на континентальный экспресс и шуруй до Ашкрофта. Если дорога между Ашкрофтом и Клинтоном открыта, считай, что тебе повезло. Сможешь доехать до самой гостиницы на сто пятидесятой миле, а оттуда легче всего попасть в Каним-Лейк.

Я поблагодарил его и спрятал карту. Джонни положил ладонь мне на локоть.

- Ты нездоров, Брюс. Послушай опытного человека, подожди месяц. Сейчас еще рано лазать по горам.

- Я не могу с этим тянуть, - пробормотал я. - Надо подняться туда как можно скорее.

- Есть же такие упрямцы, которые не угомонятся, пока не свернут себе шею, - сердито сказал Джеф.

- Не в этом дело, - быстро сказал, я.

- А в чем? Чего ты суетишься?

- Это вас не касается... - Я секунду поколебался, потом решился. Мне осталось всего несколько месяцев жизни, ребята.

Они вытаращили на меня глаза. Джонни несколько минут пристально разглядывал мое лицо, потом смущенно отвернулся и, достав кисет, занялся своей самокруткой.

- Прости, Брюс, - сказал он так ласково, будто я был ребенок.

- Слушай, да откуда тебе это известно? - воскликнул не отличавшийся особой деликатностью Джеф. - Человек не может знать таких вещей.

- Стало быть, может, - хрипло ответил я. - Лучший лондонский врач дал мне всего полгода.

В Ашкрофт поезд пришел незадолго до полуночи. В гостинице я узнал, что последние два дня дорога на Клинтон была открыта, и это сообщение очень обрадовало меня. На следующее утро я отправился обходить местные гаражи. Мне повезло: на заправочной станции я нашел замызганный фургон, хозяин которого отправлялся в Клинтон на лесозаготовки. Он подвез меня до гостиницы на сто пятидесятой миле. Здесь я переночевал, а утром выяснил, что из Каним-Лейка приехал заготовитель, который собирался после обеда вернуться туда. По моей просьбе мне показали огромного, похожего на быка верзилу, грузившего в кузов армейской машины на гусеничном ходу разную бакалею.

В начале третьего мы покинули гостиницу, и я наконец разглядел своего попутчика. Он был одет в громадного размера медвежью шубу и меховую ушанку с козырьком. У него был широкий приплюснутый нос и крохотные глазки. Машину он вел умело, но так яростно сжимал ладонями баранку, что казалось, будто именно он, а не мотор толкает грузовик вперед, отвоевывая у дороги ярд за ярдом. Мне пришло в голову, что онто и может оказаться тем самым заготовителем, о котором говорил Джонни Карстерс.

- Вы случайно не Макс Треведьен? - спросил я.

- Он самый, - медленно повернувшись ко мне, ответил верзила.

"Значит, он повезет меня в "Королевство"", -подумал я и спросил, сделает ли он это.

- Зачем? Туристский сезон тут еще не начался. Вы что, нефтяник?

- Почему вы так решили?

- В горах жил один помешанный, который утверждал, будто под полом его хибары залегает пласт. Но старик оказался мошенником. Спросите моего брата Питера, он вам такого порасскажет!

Каним-Лейк, куда мы приехали с наступлением сумерек, притулился на берегу узкого и длинного озера. Городок тонул в снегу, вжавшись стенами маленьких хижин в голые обледенелые горные склоны. Мы остановились перед низким строением из некрашеных сосновых досок. На двери красовалась вывеска: "Транспортная контора Треведьена. Правление".

Как только мы подъехали, на улице появился толстенный китаец. Он приблизился к Треведьену, и они начали разгрузку. Через минуту китаец бросил на снег мои чемоданы.

- Вы ведь остаетесь здесь? - спросил он.

- Это гостиница?

- Нет, тут у нас барак для парней, что работают выше по Громовому ручью. А постоялый двор Мака там, дальше по улице, с правой стороны. "Золотой телец" называется.

Поблагодарив, я заковылял по сугробам в глубь Каним-Лейка. Городок состоял из одной-единственной улицы, застроенной деревянными домами.

У доброй половины зданий уже провалились крыши, окна были выбиты, а двери кое-как болтались на ржавых петлях. Я впервые в жизни видел наполовину опустевший город, город-призрак.

"Золотой телец" оказался здесь самым большим строением. Прямо за дверью размещался огромный салун. Вдоль одной стены тянулась длинная стойка, а позади нее виднелись пустые полки, украшенные грязными побитыми зеркалами. В зале было тепло, но неуютно из-за барачной пустоты, которую эти жалкие следы былой роскоши только подчеркивали.

Я опустил на пол свои скромные пожитки и пододвинул стул поближе к печке. Устал я как собака.

Вскоре открылась дверь, и в комнату вошел сурового вида мужчина. Он оглядел меня с равнодушием человека, повидавшего на своем веку немало бродяг и разучившегося чему бы то ни было изумляться.