Андрэ Моруа: Открытое письмо молодому человеку о науке жить

Теперь пропустим несколько веков. Рабле расшеве-лит ваш ум, но еще лучше это сделает Монтень. Если бы нужно было выбрать из всей литературы до XVI века только трех авторов, я оставил бы Гомера, Плу-тарха и Монтеня. Ален поставил себе за правило каж-дый год перечитывать одного великого поэта; я стара-юсь поступать так же. Отведем один год Вийону, один -- Ронсару и один -- Дю Белле. С XVI веком покончено. Перейдем к XVII. Здесь выбирать нетруд-но: все авторы прекрасны. Но раз речь идет о книгах-спутниках, я рекомендую вам мемуары кардинала де Реца и Сен-Симона* -- образцы стиля; пьесы Корнеля, которые, буде в том появится нужда, преподадут вам урок чести; пьесы Мольера -- кладезь мудрости; "Над-гробные речи" Боссюэ, подобные органному концерту, и басни Лафонтена. Плюс Расин, чьи пьесы вы будете смотреть на сцене всю жизнь, -- посвятите ему один год как поэту.

Из писателей XVIII века я назову Монтескье. Его трактат "О духе законов" станет вам верным спутни-ком. Из Вольтера -- "Кандид", которого вы прочтете как поэму. Короткие произведения Дидро: "Сон

(596)

д'Аламбера", "Письмо о слепых", "Племянник Рамо" -- ни большего ума, ни лучшего стиля нельзя себе и представить. Поэтический год отдадим Мариво. С Руссо -- проблема. Решим ее, выбрав в спутники "Исповедь". "Эмиля" и "Новую Элоизу" я прочел в жизни дважды: один раз по необходимости, перед за-щитой диплома, другой раз в пятьдесят лет из любо-пытства. Этого оказалось достаточно.

А вот и великий XIX век. Глаза разбегаются от обилия шедевров. Не будем забывать нашу задачу. Речь идет о небольшой постоянной библиотеке. Выбирать нужно осторожно и тщательно. Бенжамен Констан? Шатобриан? Само собой разумеется. "Замогильные за-писки"* всегда будут с вами. Местами они не уступают Рецу и Сен-Симону, хотя и слишком певучи. Рядом с ними дневник, который вел Лас Каз на острове Святой Елены. Наполеон много знал о людях и власти, у него же можно поучиться и стилю. Что касается Стендаля и Бальзака, тут я непреклонен. Прочтите их произведе-ния все до единого, они пригодятся вам во всех случа-ях жизни. Я неразлучен с этими двумя романистами вот уже более шестидесяти лет и, перечитывая их, вся-кий раз открываю новые и новые красоты. Стендаль предложит вам образ жизни благородный и восхити-тельный, хотя и несколько безрассудный. Бальзак по-знакомит вас со всеми образами жизни, от самых по-рочных до самых достойных. Он обнажит перед вами пружины общества. Франция мало изменилась с тех пор, как он о ней писал, и наше время, время больших потрясений, больше похоже на эпоху "Человеческой комедии", чем пошловатый конец XIX века.

Шатобриан, Бальзак, Стендаль -- эти три вершины возвышаются над горной цепью. Сент-БJв? Я не без удовольствия читаю его, как говорил Бальзак, "биогра-фии незнакомцев"*, но человек он был ненадежный и далеко не всегда высказывал справедливые суждения о современниках. Флобер? Талант и трудолюбие позво-лили ему, несмотря на отсутствие гения, создать два прекрасных романа -- "Госпожу Бовари" и "Воспита-ние чувств". Жорж Санд? "История моей жизни"* и, быть может, начало "Консуэло"*. Следующую вершину

(597)

являет собой Гюго. Глупцы говорят, что он был не-умен. Прочтите "Увиденные факты"*, "Отверженных" и судите сами. Возьмите Гюго-поэта себе в спутники. Гюго с ранней юности виртуозно владел французским языком, изобретал чудесные ритмы, воспевал простые и сильные чувства и не утратил своего мастерства до глубокой старости. Бодлер, Малларме, Валери, Вер-лен, которых ему противопоставляют, восхищались им и подражали ему. Впустите и их в свое святилище. А с ними Рембо, который будет вам полезен, когда вами овладеет дух мятежа, а это рано или поздно случится. "У того, кто в двадцать лет не был анархистом, -- говорил Ален, -- к тридцати годам не хватит сил даже на то, чтобы руководить пожарной командой".

Пьесы Мюссе остаются самыми шекспировскими из французских пьес, забавны его "Письма Дюпюи и Котоне"*; в ранней юности меня трогали многие его стихи, но, раз надо выбирать, я выбираю Гюго. Ален презирал Тэна и Ренана: он называл их "церковными сторожами от литературы"*. Я не так строг. На "Про-исхождение современной Франции" и "Философские драмы" стоит обратить внимание. Другая мишень Алена -- Мериме, но мне кажется, в данном случае неприязнь объяснялась не столько литературными, сколько политическими соображениями: Ален не мог простить Мериме, что во времена Второй империи тот стал сенатором. Меж тем под холодностью Мериме таилась робость чувствительного человека; ради краса-вицы императрицы, которую он ребенком сажал себе на колени, он закрывал глаза на пороки Империи*. Его сухость была сродни стендалевской: в основе ее лежала стыдливость. Прочтите "Кармен", "Этрусскую вазу", "Двойную ошибку"; вы, как и я, не раз к ним верне-тесь.