Андрэ Моруа - Прометей, или Жизнь Бальзака

В превосходном предисловии автора указана основная тема романа: все провинциальные знаменитости устремляются в Париж.

"Музей древностей" - это повесть о небогатых молодых людях, носителях знатного имени, которые приезжают в Париж и гибнут там: одного разоряет азартная игра, другого - желание блистать, того затягивает омут наслаждений, а этого - попытка увеличить свое состояние, кто пропадает из-за любви, счастливой или несчастной. Граф д'Эгриньон - прямая противоположность Растиньяку, другому типу молодого человека из провинции. Растиньяк ловок и дерзок, он добивается успеха там, где д'Эгриньон терпит поражение".

Настала полоса творческих удач: после "Музея древностей" Бальзак тотчас взялся за вторую часть "Утраченных иллюзий" - "Провинциальная знаменитость в Париже". Он вложил в этот роман воспоминания о начале своего литературного пути, о жадных и нищих репортерах, о своем стремлении всех ослепить, о желчной злобе продажной прессы. Сонеты Люсьена де Рюбампре он попросил написать своих друзей - Дельфину де Жирарден, Готье, Лассайи. ("Я вижу в этом, - говорит Ален, - своего рода презрение профессионала".) Фатовство Люсьена (трости, украшенные драгоценными камнями, бриллиантовые запонки, тонкие обеды и ужины) напоминает образ жизни самого Бальзака в 1835 году и приводит героя романа к такой же катастрофе. Но не мешает лишний раз напомнить, что хороший роман никогда не бывает автобиографией. "Утраченные иллюзии" - это "жестокое крещение" любого провинциала, двинувшегося в поход на завоевание Парижа. Конечно, Бальзак думал о Ле Пуатвене, о Рессоне, о Жюле Сандо, когда писал роман; конечно, он вспоминал Лавока, Рандюэля, Верде, рисуя книгоиздателей, которым Люсьен предлагал свои стихи. Чтобы создать образ Люсьена, он взял некоторые черты Жюля Сандо (послужившего ему также натурой и для Лусто), одного из подопечных Зюльмы Карро, молодого Эмиля Шевале, да еще уроженца Гренобля, некоего Шодзега, "приехавшего в Париж, - как пишет Антуан Адан, - с глубокой верой в свои таланты и неотразимую свою красоту, бешено закружившегося в вихре света, влюблявшегося в маркиз и в один прекрасный день, когда он отрезвел, обнаружившего, что он остался без гроша и стоит на пороге самоубийства". Итак, живых натурщиков кругом было достаточно.

В рукописи романа можно напасть на кое-какие следы, которые потом были нарочно запутаны. Газета Фино сначала носила действительно существовавшее название: "Курье де Театр". Сам Фино похож на доктора Верона, на Амедея Пишо, на Виктора Боэна, но Бальзак постарался, чтобы в образе Фино не было портретного сходства с этими людьми. Блонде, Лусто, Натан, Рюбампре - его собственные создания, более живые, чем живые люди. Д'Артез, великий писатель Содружества, походил на сен-симониста Бюше. Создавая этот характер, Бальзак и в нем слил черты нескольких реально существовавших людей, но главное - в д'Артезе запечатлено лучшее, что было в самом Бальзаке. В предисловии к "Музею древностей" он писал:

"Наблюдение это чудесно выражает итальянская пословица: "Это хвост от другой кошки" ("Questa coda non e di questo gatto"). Литература пользуется приемом, применяемым в живописи, когда для создания прекрасного образа берут руки одной натурщицы, ноги - другой, грудь - у этой, плечи - у той. Задача художника - вдохнуть жизнь в тело, воссозданное им, и сделать изображение правдивым. Если же он вздумает всего лишь скопировать реальную женщину, то его произведение ни в ком не вызовет интереса..."

"Утраченные иллюзии", пожалуй, лучший из романов Бальзака. Сюжет был ему очень близок. Лусто руководил Люсьеном де Рюбампре в его хождениях по лавкам книгоиздателей, так же как Латуш посвящал Бальзака в тайны книжного рынка. Колебания Люсьена между Содружеством и низкой журналистикой отражали колебания самого Бальзака, смутно надеявшегося примирить республиканцев с легитимистами (как сблизились Мишель Кретьен и Даниель д'Артез) для борьбы против буржуазного индивидуализма. Любовь Корали к Люсьену, картина ее смерти, та сцена, где любовник умершей пишет рядом с ее трупом веселую песенку, чтобы заплатить за похороны, исполнены высокой поэзии.

А в уме Бальзака уже созревали замыслы других романов: "Сельский священник", "Кто с землей, тот с войной", "Дочь Евы", "Беатриса". Каждая из этих книг должна была стать (и остается до сих пор) предметом восхищения и восторженного удивления. Этот человек знал все. Ему ведомо было соперничество, разгоравшееся вокруг богатой невесты в Алансоне, подоплека жизни в Лиможе, среда куртизанок, журналистов и книгоиздателей, любовные увлечения женщин и укоры их совести. Он встречал в жизни светских львов Парижа и почти не отличал их от персонажей своих романов. Кто это, Делакруа или Бридо? Дюпюитрен или Деплен? Жорж Санд или Камилл Мопен? Гюстав Планш или Клод Виньон? Пуповина, соединявшая мир живых людей с творчеством писателя, не была перерезана. Он был полновластный господин существ, которые жили в нем, и ему оставалось только выбирать среди них персонажей для нового произведения. Их прошлое порождало их будущее. В выборе им руководило не только личное желание, но и требования газет или необходимость дополнить том, и он находил это вполне естественным. Он возмущался тем, что казалось ему лицемерием Тартюфа, когда такой писатель, как Астольф де Кюстин, который получил большое наследство, позволявшее ему пренебрегать состоянием, какое он мог бы составить себе пером, когда этот богатый человек восхвалял бедность и гордость Руссо и осуждал "людей, жадных до денег, торгующих своим талантом"! Подождите-ка, отвечал Бальзак, но ведь Руссо в своей "Исповеди" весьма подробно рассказывает о переговорах, которые обеспечили ему шестьсот франков пожизненной ренты, а Расин и Мольер так же, как и Буало, принимали денежные милости короля.