Алексей Резник - Гробы спасения

– Товарищи! – раздался неожиданно голос Екатерины Скаредниковой, окрепший, повышенный, чуть дрожавший от еле сдерживаемого возмущения. – Я считаю, что нам нужно обязательно написать коллективное письмо в городскую газету от имени всех ветеранов и публично потребовать немедленной отставки негодяя Ефремова!

– Правильно, Катя! – немедленно раздалось в ответ на ее предложение сразу несколько взволнованных голосов. – Такое оскорбление прощать нельзя!

– И на сегодняшнем митинге необходимо обязательно затронуть эту тему! – подлила еще масла в огонь Скаредникова. – Вы, как, Николай Иванович: согласны с нашим мнением?!

Орлов, против ожидания, посмотрел на разгневанную и раскрасневшуюся старушку Скаредникову несколько озадаченным взглядом, как если бы в ее решительном максималистском предложении скрывался некий серьезный пропагандистский дефект. Всем даже показалось, что председатель Совета ветеранов резко осадит разгорячившуюся Скаредникову какой-нибудь убийственно колкой фразой, как он это частенько делал на многочисленных собраниях и заседаниях Совета. Но, против ожидания, ничего подобного не произошло – Николай Иванович лишь улыбнулся Скаредниковой диковинной рассеянной улыбкой, с задумчивым видом несколько раз согласно кивнув головой и пробормотав что-то невнятно типа:

– Да-да, конечно-конечно, Катюша – мы его, этого лощеного выхухоля, отбреем так, что он ракетой вылетит из мэровского кресла!

Но произнес Николай Иванович эти, в общем-то, решительные слова, каким-то сонным, «отсутствующе-присутствующим», не совсем внятным голосом гаитянского зомби, только что восставшего из могилы. И никто из присутствующих не смог бы объяснить странного состояния всегда, более чем вменяемого, Орлова кроме него самого. Дело заключалось в том, что, примерно, с минуту назад Николай Иванович явственно услышал очень хорошо знакомый ему голос, четко произнесший фразу: «Коля – не валяй дурака и не пори горячку! Я, кажется, не умер!». И голос этот не мог принадлежать никому, кроме покойного Паши Астахова. Именно поэтому, когда Николай Иванович якобы разговаривал со Скаредниковой, взгляд его был устремлен на пышущее здоровым розовым цветом лицо человека, неподвижно лежавшего в золотистом гробу.

Орлов встрепенулся, словно бы очнувшись от временно завладевшего им сна наяву, и зычно крикнул на весь вестибюль:

– Товарищи строимся и организованно идем на Митинг! – и добавил уже лично для себя, не раскрывая рта: «Пока я окончательно не сошел здесь с ума!».

Ветераны послушно направились к выходу, торжественно звеня многочисленными боевыми и юбилейными наградами, бросая извиняющиеся и даже почему-то немного виноватые взгляды на покойного Астахова, на этот раз потерявшего возможность составить им компанию на юбилейном митинге. Через пять минут вестибюль опустел, если не считать оставшегося дежурного охранника.

Николай Иванович выходил последним и невольно задержавшись на пороге, поймал себя на мысли о том, что последнюю Пашину ночь на земле он проведет всю, от заката до рассвета, у изголовья удивительного золотистого гроба. «Вдали от этого Гроба мне как-то начинает делаться не по себе!» – пришел председатель Совета ветеранов к неожиданному спонтанному выводу и нервно усмехнулся при этом.

Целые стаи колибри, сверкавших во мраке тропической ночи, словно крохотные драгоценные камни, сопровождали плывущий вниз по течению протоки гроб, освещавший на много метров вокруг ярким золотистым светом темную воду протоки и распространявший также на много метров вокруг концентрированные цветочные и фруктовые ароматы. Вслед за колибри, привлеченные невиданной иллюминацией и аппетитными сладкими запахами, из джунглей вылетали целыми сотнями попугаи; огромные бабочки; гудевшие, словно тяжелые бомбардировщики великаны жуки-дровосеки; по ветвям деревьев, росших вдоль берега, беспокойно взвизгивая и взрыкивая, перебегали, стараясь не отставать от светящегося золотистого пятна на середине протоки, стаи разбуженных обезьян. Речные дельфины-инии вместе с зеленоволосыми-красавицами девушками радостно резвились вокруг гроба, в котором постепенно оживало тело Орельяно.

Когда на груди старого змеелова затянулась последняя огнестрельная рана и он открыл глаза, где мгновенно появилось изумление, старая-престарая анаконда исполинских размеров испуганно нырнула куда-то в самый глубокий и темный омут протоки. А перед глазами ожившего человека возник странный и прекрасный мираж – бесшумно раскрывавшиеся перед ним высокие полупрозрачные, но, тем не менее, золотые ворота, перегораживавшие протоку по всей ее ширине. Когда Чудо-Гроб проплыл сквозь них, Золотые Ворота бесследно растворились в ночном воздухе.