Владимир Кожевников - Забытый. Литва

— Проснись, воевода, дело есть.

— Кто тут? — Бобер стряхнул с себя сон.

— Узнаешь — не удивляйся, а главное — не ори, — и из-за попоны выползло укутанное по самое глаза в лисий мех чучело.

— Да кто?!..

— Я это, я, воевода, Ипатий.

— О, Господи! Каким тебя ветром?

— Да все тем же... Какие в Новогрудке дела — слыхал?

— Насчет княгини-то? Дошло до нас... Как же это случилось?

— Бог, Бог ее прибрал, воевода, не спрашивай ничего, а молись за упокой души, и еще молись, что все так удачно кончилось.

— Да я уж и так! Должник я перед тобой, отец Ипат, по гроб и за гробом.

— Не передо мной, а перед Ним!

— Хорошо, хорошо, перед Ним. Ну, а зачем ты сюда-то приперся? Увидит кто — еще пристукнет сгоряча.

— А я хочу с тобой наладиться. Вы, никак, на немца собрались?..

— Ты подурней ничего не выдумал?

— А что?

— Да ведь на немца!

— Ну и вот! Охота мне с ними поквитаться. За жену и за детишек.

— Давай в другой раз.

— Почему?!

— Почему, почему!.. По кочану! Немцы! Я никого из соседей не боюсь, а вот их опасаюсь. С ними всегда лоб в лоб, и чей лоб и зубы крепче! А ну как убьют меня? Обыкновенное дело. А ты туда же. А если обоих нас? Кто тогда Митю из болота вытащит?

Монах молчал.

— Молчишь? Вот и молчи! Сейчас же исчезни отсюда. Дождись результатов похода. Если меня убьют, Митю отведешь к отцу. И тогда там, у Кориата, попытайся при нем остаться.

— А ну как и Кориата убьют? Тьфу-тьфу-тьфу!

— Не убьют. Он не участвует в походе.

— Ишь ты! Как же так?

— Ничего тут хитрого. Ему потом с немцами мириться. Так сподручней, сам понимаешь.

— А если нормально все кончится?

— Тогда тащи Митю в Бобровку сразу, хватит ему в лесу сидеть.

— Ладно. Значит, я схоронюсь где-нибудь там, от Вильны недалеко, чтобы узнать скорей, как выйдет. А ты чего боишься? Что, войск мало? Или немцев много?

— Немцев — черт их знает... А у нас народу много набралось. Кейстут ведет 15 тысяч, он всегда на рыцарей горяч. У Любарта 9 тысяч, никогда столько не собиралось. Там сам Олгерд из старых своих уделов потянул, из Витебска, Полоцка... Наримант сколько-то приведет. Даже смоляне придут. За пятьдесят тысяч переваливает.

— Ну, брат, это силища! Чего ж ты опасаешься?

— Так как-то... С немцами всегда у нас хреново идет. Крепки! Просто крепки, сволочи! Вот и опасаюсь.

Второго февраля 1348 года сорокатысячная армия крестоносцев, составившаяся из немецких, французских и английских рыцарей, разгромила литвин в жесточайшем, длившемся целый день, сражении на речке Стреве.

Битва эта оказалась прообразом другой великой битвы, которая произойдет через 62 года немного западнее, в Зеленом Лесу недалеко от Танненберга.

В этот же раз стоявшие в центре Пинский, Витебский, Полоцкий и Смоленский полки были наполовину вырублены рыцарями, потеряли только убитыми почти 10 тысяч человек, но не побежали и позволили более-менее организованно уйти всему войску с наступлением темноты.

Князь Наримант Гедиминович, бившийся в центре, погиб.

Досталось всем. Полки Любарта, стоявшие на левом фланге, потеряли около пятисот убитыми и больше трех тысяч ранеными. Ранен был сам Любарт, правда, легко. А вот Бобру не повезло крепко. Получив в бок стрелу, он отмахивался от троих, пока не ослабел от потери крови. Ударом меча ему отсушили правую руку (после выяснилось — переломили), вышибли меч и шарахнули, уже беззащитного, по голове. Добрый шлем спас ему жизнь, удар пошел вскользь, только контузив, но обрушился на левое плечо и поломал ключицу. Дружинники отбили, как они думали, мертвое тело, вывезли из боя и там только увидели, что командир их жив и жив останется.

Монах узнал обо всем случившемся через неделю.

Смеркается. На дворе все сильнее пошумливает ветер. Запасают тепло на ночь, разогревают ужин, кипятят воду — дед любит заварить кипяточком зверобой с мятой, да угоститься на сон грядущий с медком.

На ужин сегодня подкопченная гусятина, тушеная с капустой. Вкусна, Мите нравится больше зайчатины.

Хорошо! Тепло, уютно, покойно. И дела все по хозяйству сделаны. Сиди, да смотри на огонь. Теперь и дров много не надо, избу завалило снегом по крышу, как под одеялом. Они откапывают после каждой метели только дверь да одно из двух окон, которое смотрит на юг, к солнышку.

Митя у деда пообвык. Когда и затоскует, а когда, как сейчас вот, даже блаженствует. А что, действительно... Хочешь, переводи своего Плутархоса, много еще нетронутых листов, хочешь — деда слушай. Тот как начнет про свои травы... Ему поверь — так все на свете от трав. Интересно, да уж слишком много. Так ведь разве травы только? Чего хочешь разобъяснит, чему хочешь научит.