Владимир Евдокимов - Забытый берег

Это был последний день безмятежной жизни, к которой я привык. А о том, что она может закончиться, даже не задумывался. Я ведь считал себя умным, а оказалось, что для обладания этим качеством мне не хватало чего-то важного. Того, о чём я и не догадывался.

…В аудитории продолжался банкет: поздравляли с успешной защитой докторской диссертации моего друга Лёню Попова. Гости за длинным столом уже разделились на группы, в каждой смеялись и разговаривали о чём-то своём. Объединило всех не столько праздничное, сколько насущное появление кастрюли с горячим. Женщины принялись раскладывать картошку по пластиковым тарелочкам, добавляя в каждую по куску отварной курицы. Возобновилось оживление, и провозгласили очередной тост. В этот момент меня отвлекли и, кивая, заставили оглянуться на дверь.

Я был пьян, хмельное тепло грело душу, и она, как пушинка, стремилась ввысь. Прекрасная минута! А из двери робко выглядывал темноволосый человек лет тридцати пяти, крепкий, коротко стриженный, в пёстром свитере под горло, и кого-то растерянно высматривал. На правом его плече висела сумка, левой рукой он прижимал к себе зелёную картонную папку.

Зенин… Зинин… Зиновьев? Я поднялся и на слегка затёкших ногах отправился к двери. Говорил же ему — принести, когда начнётся защита! Или мог перед ней это сделать. Или хотя бы перед банкетом…

— Извините, Вячеслав Петрович… — начал он. Не сдержавшись, я упрекнул его, хотя мог бы что-то и почувствовать. Но ничто не нарушило безмятежной радости. Ничто!

— Понимаю, но кадры задержали. Я — Зенков Владимир. Я вам звонил по поводу статьи. Я принёс.

— Ладно, — я вздохнул, — давайте! Позвоните через недельку.

И я протянул Зенкову визитную карточку. Тот уважительно её взял и так, с карточкой в руке и пятясь, вышел из комнаты в коридор. Не понимал я Зенкова: кадры его задержали… Какие кадры?

На столе в углу среди многих сумок я разыскал свою и раздражённо сунул внутрь папку. Выглядела она нелепо: потрёпанная, завязки скрученные, перечёркнутая надпись «Перевозка труб» и приклеенная скотчем узенькая полоска белой бумаги с надписью от руки «Зенков В. Н.». Что стоило вставить статью в пластиковый уголок или хотя бы в банальный файл?

Мельком вспомнился разговор с Зенковым. Он дозвонился в лабораторию, представился инженером, у которого есть статья, но он не знает, что сочинил: экология, транспортные средства… А вы, дескать, в этой области специалист! Он читал мою монографию — знакомые из МИИГАиК давали. При чём здесь МИИГАиК? А при том, что по соседству, в Академии землеустройства, защищался Попов! И я машинально назначил принести статью туда, на защиту. Зенков направил мою мысль в нужное ему русло, и мысль послушно поплыла в заданном направлении. Досадно!

Но мой стаканчик уже кто-то наполнил коньяком, и стало приятно, что люди помнят, что я пью только коньяк. И забылся Зенков с его почтительностью — в конце концов, продолжался банкет по приятному поводу, вокруг были знакомые лица, люди одного круга, одного образа жизни, одной системы координат.

— Я хочу сказать тост! — Голос мой получился резким. — Любой банкет проходит по регламенту. Сначала выпить и закусить — это кандидатская диссертация. Потом наступает время горячего. Как, например, вот эта картошка с курочкой. Это докторская. Впереди чай. Густой, свежезаваренный, с вареньем, пирожками, конфетами. Это, так сказать, академическое будущее, венец научной деятельности. Так выпьем же за то, чтобы докторское горячее на столе Леонида Попова с неизбежностью сменилось академическим чаем! Тост понравился. Я пробрался к Попову, чтобы сказать ему добрые слова и ещё раз поздравить лично. Он уже пил чай и шумно отдувался, словно в знак того, что диссертация требует сосредоточенности и сильного напряжения. Что тут скажешь — я докторскую защищал шесть лет назад, знаю.

— Как, возвращаешься в реальность? — спросил я.

— После защиты диссертации устраивай банкет, — заученно отозвался Попов священным академическим постулатом.

— Ничего, утром будешь как огурчик.

— Огурчик… — повторил Попов, чему-то обрадовался и, нелепо хрюкнув, хохотнул.

Поговорив с ним, я удалился по-английски: незаметно вышел из аудитории и через толпу гомонящих студентов добрался до раздевалки. Там аккуратно оделся и вышел на февральский морозец.

В голове всё ещё шумел банкет. Калейдоскоп лиц, звуков, запахов ещё бодрил, куда-то звал, но путь уже оставался один — домой, на Рязанский проспект. Я был пьяный, усталый, меня ждали дом и семья, рабочий день завершён!