«Что ему мог предсказать этот бродяга?! Наплел чего-нибудь, заранее известное, удивил — что дитю малому надобно? Так что, может, и нет тут никакого дьявола? Ты сам-то ведь удивлял, и без всякого дьявола...»
Тут на крыше оглушительно грохнуло, дед вздрогнул и вскочил на ноги.
«Нет! Не обошлось тут без антихриста! Но не в монахе он был и не в ребенке, а тут, рядом с ним самим, ему нашептывал, и сейчас нашептывает! Ему! Только ему! Как он сразу не догадался, не ощутил, что поддается дьяволу?! Слаб, слаб стал... Действительно чокнулся от старости и одиночества. Может, и вправду, нельзя от людей убегать?..
Ведь это ж в какую голову такое забредет: дитя, сироту, создание Божье — и загубить! Чего ради?! Что тебе почудилось?
Ведь это дьяволу отрок сей дорогу перешел! Вот он и мечется, и лютует! Подбивает злых, соблазняет слабых! Чтобы не дали отроку подняться, окрепнуть.
Господи! Велика сила твоя! Неизмерима мудрость твоя! Благодарю тебя, Боже великий и справедливый, — надоумил ты неразумного раба своего!»
Дед упал ниц перед иконой и долго, истово молился.
Луна, совершив часть своего ночного пути, проткнула своими лучами тонко выделанный бычий пузырь на окне, протянула светлую дорожку к лавке, где по-прежнему ровно, громко сопел Митя.
Старик поднялся с пола, перекрестился еще раз на икону, подошел к Мите, опустился возле на колени, поправил съехавший полушубок.
Что может быть прекраснее спящего ребенка? Луна давала много света. Дед залюбовался, вспомнил, ужаснулся, слезы потекли из глаз.
Митя неожиданно открыл глаза, мгновение разглядывал старика, вдруг улыбнулся, прошептал:
— Не плачь, деда. Я с тобой!.. — повернулся на бок и снова засопел.
Этого уже старик не смог вынести. Он выскочил в промерзшие сени, ткнулся лицом в развешанные по стене пучки трав и по-детски, со всхлипами, разрыдался.
Бог и дьявол всегда рядом, а из людей кто уповает на первого, кто надеется на второго, но каждый думает, что он прав, однако на этом не останавливается, начинает считать неправым другого, но и на том не успокаивается, а пускается этого другого поправлять. Тут и начинается...
Интересно, к чему бы пришел человек XIV века в осмыслении окружающей его действительности, имей он теперешние информационные возможности?
Тот же Олгерд. Те же Любарт с Кориатом. Ну, эти-то по меркам того времени знали много — положение обязывало. И то... А вот взять нашего отца Ипатия или, тем более, деда Ивана?
Может, подумал бы каждый из них, что наступает, — да что там наступает! — уже наступил, идет, в самом разгаре! — Армагеддон!
Судя по тому, что творилось, — вполне!
Век словно с катушек спрыгнул, обезумел. Хотя, если призадуматься и рассудить, мало мы отыщем времен, не заслуживших такой оценки, да и найдем ли вообще, — тем не менее...
На западе разгоралась Столетняя война, втянувшая в свою орбиту в конце концов почти всю Европу, и уже произошло одно из самых ужасных и, с точки зрения главных действующих лиц эпохи — рыцарей, истреблявших друг друга хотя и жестоко, но «по правилам», соблюдая перерывы на обед и церковные праздники, несправедливых и оскорбительных для благородного сословия событий.
В прошлом (1346) году, в сотне верст от города Кале простые английские мужики перестреляли из своих огромных луков полторы тысячи благороднейших рыцарей Европы, как кроликов, отчего остальные десять тысяч, может, с досады, а может, с горя — кто их, благородных, поймет? — порубив и передавив собственную пехоту, разбежались. И банды наемников, бывших в сотню раз страшней любых разбойников, так как никого не боялись, ибо имели официальный статус, захлестнули ту часть земли, которая теперь называется Францией, и залили ее слезами и кровью.
Папский престол неустанно хлопотал о расширении своих владений и бредил возрождением крестовых походов. Направить их по старой дороге, где могущественные сарацины давно и крепко прищемили хвост защитникам гроба Господня, было уже невозможно, зато вырисовывалась заманчивая перспектива двинуться на восток вдоль балтийского берега. Здесь у папы был могучий форпост — орден Крестоносцев, возникший еще в 1237 году в результате слияния орденов Тевтонского и Ливонского. Очень важно, как прекрасно совпали здесь интересы божьи и людские, то есть алчность немецких рыцарей до новых земель и папы до новой паствы. Ведь соседи с востока были язычниками: их надо было просвещать, их надо было обращать. Тем самым грабеж и убийство непросвещенных литвин превращались в богоугодное дело. Почему бы не ограбить и не убить, если это во славу Божью?!
Читать дальше