Френсис Фицджеральд - Бурный рейс

День, сырой и сумрачный, уныло тянулся, палуба была почти безлюдной, шатающееся мокрое небо толчками валилось вниз. А потом вдруг как-то сразу стало пять часов, и они уже опять сидели в баре, и мистер Баттеруорт рассказывал ей свою жизнь. Она выпила много шампанского, но ее все равно мутило от качки, словно ее душа с помощью морской болезни пробивалась сквозь густые пары алкоголя к нормальной жизни.

– Когда я вас увидал, я понял, как выглядели греческие богини, – сказал ей Баттеруорт.

Ей было приятно, что, увидав ее, он понял, как выглядели греческие богини, – но где пропадал Адриан? Он ушел с мисс Д’Амид о на носовую палубу – «окунуться в океанские брызги». Ева услышала, что обещает Баттеруорту достать свои краски и нарисовать на его манишке Эйфелеву башню для сегодняшнего маскарада.

Когда Адриан и Бетси, омоченные океанскими брызгами, с трудом открыли плотно припертую ветром дверь на прогулочную палубу, они оказались в желанном затишье и, одновременно остановившись, повернулись друг к другу.

– Что ж… – начала мисс Д’Амидо – и умолкла. Но он, не решаясь заговорить, неподвижно стоял спиной к борту и смотрел на нее. Она тоже молчала, потому что не хотела быть первой; несколько мгновений ничего не происходило. Потом она шагнула к нему, и он обнял ее и поцеловал в лоб.

– Вам просто жалко меня, я знаю. – Она всхлипнула. – Вы просто очень добрый.

– Я чувствую себя околдованным. – Его голос прерывался.

– Тогда поцелуйте меня.

На палубе никого не было. Он мимолетно склонился к ней.

– Нет, по-настоящему.

Давно он не прикасался к таким юным, таким невинным губам. Солоноватые брызги, словно слезы о нем, застыли на ее фарфоровых щеках. Она была свежа и непорочна, но в ее глазах таилось неистовство.

– Я люблю вас, – прошептала она, – я ничего не могу с собой поделать, ничего! Я полюбила вас с первого взгляда – не на пароходе, нет, а уже год назад, когда Грейс Хили привела меня в театр на репетицию, а вы вдруг встали из второго ряда и начали им говорить, как нужно играть. Я написала вам письмо, да только не отправила, разорвала.

– Нам надо идти.

Они шли по палубе, и она протяжно всхлипывала, а потом еще раз, уже перед дверью своей каюты, страшно неосмотрительно, подняла к нему лицо для поцелуя. Когда он снова переступил порог бара, кровь тяжкими молотами стучала у него в висках.

Он был рад, что Ева, видимо, не заметила его прихода, а по всей вероятности, даже и не знала, что он уходил. Он немного переждал, а потом сделал вид, что очень заинтересован ее занятием.

– Что это?

– Ева рисует мне на манишке Эйфелеву башню для сегодняшнего маскарада, – объяснил ему Баттеруорт.

– Ну вот. – Ева отложила кисть и обтерла платком руки. – Получилось?

– Истинный шедевр!

Ее глаза скользнули по группе зрителей и как бы случайно задержались на Адриане.

– Ты совсем промок. Пойди переоденься.

– Пойдем вместе.

– Я лучше выпью еще шампанского.

– По-моему, тебе хватит. И нам надо одеться для маскарада.

Она неохотно сложила краски и пошла впереди него к выходу из бара.

– Стэкомб заказал столик на девятерых, – сказал Адриан, шагая вслед за ней по коридору.

– Молодое поколение, – проговорила она с преувеличенной горечью. – Уж конечно, молодое. И ты позабыл обо всем на свете – с ребенком.

Они еще долго разговаривали в каюте: она едко, он уклончиво; разговор оборвался, когда корабль вдруг резко швырнуло вверх, и Ева, неожиданно выдохнув остатки хмеля, опять почувствовала себя плохо. Им не оставалось ничего другого, как заказать два коктейля в каюту, но, выпив, они все же решили пойти на маскарад: возможно, он убедил ее, что она волнуется понапрасну, а возможно, ей стало все равно.

Адриан был готов через несколько минут – он не признавал маскарадных костюмов.

– Я подымусь наверх. А ты собирайся поскорей, хорошо?

– Пожалуйста, подожди меня – такая ужасная качка.

Он присел на кровать, пытаясь скрыть нетерпение.

– Тебе ведь не трудно подождать, правда? Мне не хочется появляться там одной.

Она ушивала восточный костюм, взятый напрокат у парикмахера.

– Морское путешествие может свести с ума, – сказала она. – Ненавижу корабли!

– Ты права, – рассеянно отозвался он.

– Когда мне становится совсем худо, я представляю себе, что забралась на дерево и его качает ветром. Да только потом мне начинает казаться, что я все время представляюсь, и нормальной тоже только представляюсь, а сама уже давно стала ненормальной.