Тодор Кондов - Передает «Боевой»

Старик шел с гордо поднятой головой. С утра он не отходил от радио — хотел услышать новости. В немецком коммюнике было столько сомнительного оптимизма, что незавидное положение фашистских армий становилось очевидным.

Старый коммунист чувствовал, как сердце мучительно подсказывало ему, что у него нет сил выполнить волю мысли.

— Еще немного, миленькое! Еще! Переживай все — я не прошу, чтобы миновала меня горькая чаша. Я хочу дождаться возмездия за тысячелетние страдания. Держись, упорствуй, сердце! Не будь камнем! Будь старым добрым учительским сердцем, тесняцким сердцем, которое удваивает страдания, но осиливает их! Не лишай надежды!

Он позвонил, хотя услышал в прихожей какой-то подозрительный шум. Оказавшись лицом к лицу с агентом, не отвел взгляда.

— Чего уставился, старый хрыч! — не выдержал агент. — Сейчас намылим веревку для твоего большевистского выродка!

— Диоклетиан называл старых христианских апостолов дьяволами, а Юстиниан приравнивал их к богу.

Агент бряцал наручниками и говорил:

— Да ты, оказывается, знаток церковных дел, старый хрыч! Вспомни «Отче наш» — в Дирекции полиции тебе придется читать его с начала до конца и наоборот!

Полицейские потащили его по коридорам, мимо следственной комнаты. Начались побои. Старику сказали, что Эмил будет доставлен из больницы. Совершенно случайно одни тюремщик увидел его лежащим в камере на полу.

Дед Никола не мог понять этих тюремных служителей Эскулапа, которые старательно отгоняли от самоубийц приближающуюся смерть, чтобы передать их в руки убийц.

Полицейский фельдшер склонился над избитым стариком и вогнал ему в руку шприц.

— Немножко кофеина, старый хрыч. Ты еще понадобишься.

Дед Никола убедился, что и последнее, чего он ждал, замирая от ужаса, и чего боялся больше всего, должно случиться. Он не умрет. Боль от кофеина в руке и пульсирующая сила в сердце больше нужны были мысли и воле, чем телу. Часто встречавшийся со смертью легче принимает ее.

— Что смотришь, гад! — услышал дед Никола. Он повернулся, вытер рукавом кровь с губ. Это был Гешев.

— Мне вспомнился псалом пятьдесят девятый.

Гешев был доволен.

— Молишься уже… Отведите его ко мне в кабинет! — И с этими словами вышел.

Дед Никола оттолкнул жандарма и зашагал. Каждый шаг отдавался болью. Тело оцепенело.

— Помогите ему встать вон там, — распорядился Гешев. — Теперь споешь мне пятьдесят девятый псалом? И я спою с тобой.

— Спою.

— Ты ведь коммунист, безбожник. Зачем ты выучил его?

— Из любопытства.

Зачем объяснять ему, что в длительной борьбе с церковью он выучил наизусть многие строки псалмов. Его познания в области теологии были оружием, стрелявшим метко.

— Это псалом Миктама Давидова, когда Саул вел стражу, чтобы убить Давида.

— Что? Что? — уставился Гешев на старика. — Что ты там бубнишь о Давиде и Сауле?

— Ничего. Так начинается псалом. — Голос старого учителя стал твердым. Гешев облокотился на свой письменный стол, словно не смея остановить старика. — Я перескажу тебе его вкратце. Избави меня от врагов моих, бог мой; избави меня от деятелей беззаконий… потому что они ловят мою душу… и не помилуй никого из льстивых преступников… Они воют как псы и ходят вокруг города… уничтожь их гневом, уничтожь, чтобы никогда больше их не было…

— Послушай, — зашипел Гешев и нажал кнопку звонка, — если этого в Библии нет, я лично займусь тобой, — и громко крикнул вошедшему полицейскому: — Принеси мне Библию! Возьми у дежурного.

Старый учитель показал место. Суеверный Гешев с волнением следил за скачущими буквами. Потом бросил Библию на стол. Потрясенный и на какое-то время потерявший уверенность, он закричал:

— Приведите того! Того…

Полицейский не решился бы устроить встречу отца с сыном, если бы знал коммунистов немного больше. Он хотел сломить молодого, лишить его иллюзий в отношении снисходительности к близким.

Дед Никола мог даже улыбаться — силы дли этого нашлись. Он казался спокойным больше, чем сам мог допустить. Он мог внезапно упасть, настолько сильную слабость испытывало его сердце. Мог расплакаться как ребенок. Однако стоял у стены молчаливый, гордый, торжественный.

Эмила внесли на носилках. Левая рука его была забинтована.

Двое полицейских подняли Эмила и усадили на стул. Он повернулся и сквозь пелену увидел окровавленное лицо отца, Гешева с его немигающими неопределенного цвета глазами.

— Зачем вы мучите старого человека? — спросил Эмил. Он хотел нарушить зловещую тишину, чтобы придать сил отцу и успокоить себя.