Тодор Кондов - Передает «Боевой»

Ходили слухи, что его величество царь лично поручил одному из чиновников министерства иностранных дел наблюдать за отношениями между советским послом и послами Великобритании и США, чтобы выведать, о чем у них шел разговор. Известно было, что Дирекция полиции направила двух своих агентов, которые формально состояли на службе в министерстве иностранных дел, с задачей следить, попытаются ли советские дипломаты вести какие-либо беседы агитационного или политического характера с турецким, шведским или румынским послом. Вокруг здания посольства, в Военном клубе и возвышающемся напротив многоэтажном жилом доме расставили агентов, которых обязали следить за болгарами, гостями посольства, и соответственно устанавливать их имена, адреса, политическое мировоззрение.

Прием по случаю Дня Красной Армии, по мнению большинства, должен был стать поводом для того, чтобы попытаться разморозить установившийся в Софии полярный политический климат. В дипломатических кругах предполагали, что именно на приеме и попытаются вести негласный диалог Москва и Берлин, с одной стороны, и Москва и Лондон — с другой. Многие считали, что Россия стоит на пороге чего-то решительного, неожиданного, как совсем неожиданным явилось вступление ее войск на территорию Польши. Да, тогда Гитлер едва удержался от того, чтобы не напасть на СССР. Встречались и другие, более оптимистически настроенные люди, которые допускали, что в данный момент Лондон ближе к Москве, чем к Берлину. Третьи же предполагали, что традиционный праздник Советских Вооруженных Сил является только поводом напомнить всем столицам, что кроме воюющих в Европе сил есть еще одна великая сила и что она еще скажет свое веское слово, которое нельзя заглушить пустой дипломатической шумихой.

Тысяча девятьсот сорок первый год. Двадцать третье февраля. На фронтах — ничего существенного. В Ливии высадились танковые части германской армии, так как стало очевидным, что маршал Грациани, по всей вероятности, не сможет справиться с британскими силами у Эль-Аламейна. Радиостанции Южной Франции и Виши призывали французов сотрудничать с великим рейхом. Япония демонстрировала свою военную мощь — «Ямамото», океанский гигант, который стоял на рейде у Сиу-Киу, а самолеты Микадо уже летали со скоростью пятьсот восемьдесят километров в час. В среднем число потопленных кораблей союзников достигало девяти в день. Продолжались бомбардировки Ковентри, но теперь чаще всего ночью. Утверждали, что фон Папен сумел договориться с турками о том, что в случае возможного конфликта они выступят против России, и обещал им Кавказ, если турки выставят двадцать дивизий. В Румынии маршал Антонеску недвусмысленно заявил, что большевизм — первый и единственный настоящий враг румынского королевства.

Военный атташе Румынии прибыл на прием в полной парадной форме и оказался одним из первых среди гостей. Здороваясь с советским военным атташе — полковником Дергачевым, он, деланно улыбаясь, подчеркнуто вежливо заявил:

— Я рад, коллега, что мы все еще пожимаем друг другу руки. Будем надеяться, что все обойдется…

— Благодарю вас за солдатскую откровенность, полковник, — Дергачев поклонился и резким движением поднял голову, впившись взглядом в глаза румына. — Мое желание неизменно: чтобы мы всегда оставались друзьями.

В посольство, как обычно, на шаг позади своей супруги, мелкими шажками проследовал японский посол. Он прошептал своему первому секретарю:

— Европейцы преподнесут нам еще один коктейль из противоречий и сплетен.

Секретарь поклонился своему шефу, не улыбнувшись и не переменив выражения своего мертвенно-бесстрастного лица:

— Буду счастлив услышать как можно больше, господин барон.

Итальянского военного атташе смущало присутствие двух духовных лиц из святейшего синода. Вернее, его раздражало умение советских людей не скрывать свой атеизм и демонстрировать веротерпимость. Он исполнял временно, по крайней мере так он надеялся, должность рыцаря святой курии в Софии. Его не интересовали болгары — самая многочисленная группа гостей. Часть из них выполняла задания полиции, но были в качестве гостей и те, кто подвергал свою жизнь явной опасности; выйдя отсюда, они могли угодить прямо в полицию. Графа, как военного атташе Италии и личного друга ее величества царицы, раздражало многое, особенно портреты в большом зале и эти тяжелые красные портьеры на высоких окнах, напоминавшие коммунистические знамена. Раздражала графа и та необычная простота, почти панибратство, которые проявлял вошедший в вестибюль Бекерле, и то, как он целовал руку супруги советского посла, во всеуслышание объявив: