Феликс Максимов - Тодор из табора Борко

Максимов Феликс Евгеньевич

(по мотивам цыганской сказки “Как цыгане получили огонь”)

Был большой цыган - лаутар Борко. Двадцать три года вороженными тропами вёл он свой табор к Горькому морю.

Читал приметы по семи беспрозванным звездам - ночью и по каменным крестам на перекрестках - днем.

Горькое море страсть как далеко, надо много терпеть в дороге, день терпеть, два терпеть, зиму терпеть, год годовать.

Год годовать легко. Попробуй час вытерпи.

Зато Горькое море теплым и сладким откроется на сорок верст окрест алозолотным солодом под солнцем. Затоскует осока и колоски в песках.

Вострубят ангелы-сторожа босиком высоко на утесах.

Наступит всему Свету конец, старая земля провалится, новая земля вылезет.

Пойдем мы ногами на ту землю, по бурунам, как посуху - не жены, не мужья - рука об руку, бедро о бедро, нутро в нутро.

Вожатый наш ягненок - Христос, золотые рожки-точеные ножки, в сердце, в сердце - Копие, на темени - Чаша, а с ним его Мать - пастушка, Проста Свята Девка.

Там хлеба отрежут, вина нальют, никому больно не будет, а всем - свадьба, всем - беговые кони, всем - солнце и ярусы парусов.

Тридцать фургонов - вардо шли под рукой Борко, как дикие гуси за вожаком, золотой сусалью и киноварью расписанные, серебряной фольгой по узорам подбитые, цветами-купавами убранные, пересмешничали на пологах медные погремки от сглаза, скрепы добротной работы, колесные спицы радужными красками из Корсуни изукрашены.

Кони - быстроплясы, холеные и крутобокие. Дети румяные и у каждого по утру - хлеба оборот и молока кружка. Женщины с плодоносными матками, что и дитя выносят в срок и северный ветер в полость спрячут, потому, как северный ветер весною прячется в матке у женщин, чтобы наши женщины звучали, как окарина в руке игреца. Мужчины - крепки плечами и скудны речами. Под окошком каждого фургона - герань и розмарин в подвесном горшке на медных цепочках крест-накрест.

Был у большого Борко царский вардо из семидесяти досок, с голубыми колесами, которые умели смеяться и плакать. Прадедом срублен вардо.

Ставил хозяин в оглобли пару черкасских кровных коней. Левый конь - как творог, правый конь - как уголь, и в горле у них четыре жилы, а в грудине по три сердца на брата. Одно сердце - конское, чтоб устали не знать, второе - волчье, чтоб дорогу по ночам чуять, третье - человечье, чтоб Богу молиться.

Лихому конокраду жеребцы Борко не давались - сразу рвали вожжи, вздевались на дыбы чертом и ржали, как рожаница кричит.

Проснется Борко, прибьет конокрада, закричит коням: “Аррра!”

Кони смирялись и брели по полям люцерны от полуночи к заре, в травах да туманах по грудь, как корабли.

Всякий вечер Борко вплетал в их долгие гривы чабрец и ленты с молитвой Иисусовой,чтобы накрепко помнили кони дорогу обратно.

Волки - и те коней Борко обходили десятой дорогой, а, повстречав случайно,отступали и земно кланялись.

Была у большого Борко верная жена с жасминовым чревом и бедрами, прохладными,как айран, сжав бедра могла она расколоть грецкий орех.

Она чесала густые волосы над огнем, пряла в дороге с песней, варила похлебку на полтабора, ни о ком худого не думала, за это Бог ее радовал. Что ни год - то сын, что ни год - то хороший. Шестерых сыновей родила и ни одного гроба не делали.

Борко радовался - есть, кому продолжить род, есть, кому передать семь путеводных звезд и семь крестов придорожных из камня дикого - верные пути до Горького Моря.

Много лет прожил Борко с женой, душа с душой говорила, тело в тело проникало, но в тот год уронила жена Борко веретено у жаровни, и сказала мужу:

- Иди без меня к Горькому морю. Меня утром Богородица окликнула, буду теперь с ней Покров прясть. Не горюй, другую бери.

Закрыла голову юбкой и померла у жаровни в январе. Стала белая и молодая.

Шесть цыган, по числу сыновей, понесли тесовый гроб в гору, копали урвину глубоко до янтарных пластов в мерзлой земле, а Борко лбом в угол гроба лег.Погребли гроб. Поднялся Борко с колен, зачерпнул из насыпи горсть земли и повел табор к Горькому морю. А правый кулак с могильной землей не разжимал. Месяц не разжимал, второй месяц не разжимал - земля с жениной могилы в кулаке Борко в камень сшиблась, в кожу въелась - пальцы стали корни скорченные, в узлы жилы завязались, кровь остыла, как у змея.

Холодно в царском вардо без матери. Сыновья от велика до мала молчали, сидели тесно на лавках, качали черными головами в такт ходу повозки.

Борко молчал на козлах, правил, не глядя, левой рукой.