Тодор Кондов - Передает «Боевой»

Они спустились в салон. Апартаменты для отдыха высокопоставленных гостей с выходом в парк, с лестницами в рабочий кабинет фюрера и подземные бомбоубежища.

Борис опустился в кресло и проговорил:

— Сначала содовой, потом чего-нибудь покрепче. Может быть, болгарской мастики. Позовите лакея!

— Слушаюсь, ваше величество, — отозвался своим металлическим голосом гестаповец.

Борис пожал плечами. Ничто уже не имело значения, ровным счетом ничто. Игра становилась большой, и ефрейтор должен проиграть ее. В Европе будет создан новый антибольшевистский союз без Гитлера. Возможно, Гитлер и умел убивать. А разве он, Борис, не убивал людей тысячами? Для масштабов Болгарии это больше, чем теперешние подвиги Гитлера для масштабов Германии.

Борис понимал, что ему теперь следовало предпринять. Только этот тупой ефрейтор не в силах понять, что Болгария в надежных руках, в его руках, и что пока он хозяин там. Болгария будет идти только с его родиной. Гитлеру плохо, и он хочет, чтобы Болгария помогла ему каким-то образом. Ну хорошо, она это сделает. Да, сделает.

Гитлер нервно расхаживал по кабинету, скрестив руки на груди, кусал губы и мрачно смотрел на Гиммлера:

— Для меня Борис остается немцем, и только немцем. И во многих отношениях спасителем рейха. Да. А я-то думал…

Гиммлер подсмеивался:

— Мой фюрер, я всегда считал Бориса нашим человеком.

Гитлер в ответ только кивнул. Потом, повеселев, прошептал:

— Надеюсь, Борис не обманет. А если он не сдержит слова, мы найдем более усердного слугу в этом царстве с его сорока дивизиями. Неужели, Гиммлер, вы не понимаете, что мне нужны дивизии? Позовите сюда Риббентропа.

Бориса провожали скромно.

Гитлер поднял руку и пожелал царю успеха в его трудных делах в царстве, находящемся на неспокойных Балканах.

Устроившись в кресле самолета, Борис изучал лица провожающих. Гитлер казался неестественно оживленным. Гиммлер смотрел из-под бровей своими немигающими, круглыми, куриными глазами. Риббентроп чем-то напоминал пьяного, а Геринг был очень напыщен.

Ничего. Они, по крайней мере, располагают еще какой-то реальной силой и могли бы справиться со всем миром, если одна из воюющих стран согласится заключить с ними перемирие.

Самолет начал как-то слишком быстро подниматься вверх.

Подполковник раздавал кислородные маски и говорил:

— Мы поднялись на высоту свыше четырех тысяч метров. Пожалуйста, соблюдайте режим полета. Ваше величество, эта маска ваша.

Борис подчинился. Ему казалось, что теперь он уже вернется в Софию с иными намерениями, начнет игру и будет играть так, как давно уже никто не играл.

Демократическая ширма, а власть в руки Николы Гешева, армию — под командование Кочо Стоянова.

Он облокотился на спинку кресла и уснул. Эти переговоры с Гитлером очень утомили его. Да и не только они. А в сущности, реально ли обещание Кочо Стоянова покончить с подпольщиками?

Самолет летел уже совсем низко над землей, когда он проснулся. Чувствовал себя хорошо, попросил чего-нибудь прохладительного. Подполковник гестапо принес. Когда приземлились в Софии, на аэродроме царя ждала машина. Это было 25 августа 1943 года.

Прошли похороны. Над дворцом развевался приспущенный флаг штандарт.

Учредили регентство: Богдан Филов, князь Кирил, генерал Михов. И негласные регенты: Евдокия и Йоанна. Правительство возглавил Добри Божилов.

Формально ничего не изменилось. В камере, куда поместили доктора Пеева, было полутемно и влажно. На допросы его уже не вызывали. Не избивали. Ослабленный до предела организм мучительно медленно набирал силы.

В камере он не обнаружил никаких перемен. И все же доктор Пеев ждал перемен. Он вращался в высших сферах Болгарии, знал правящие круги, место, которое занимал покойный государь в планах каждой группировки, каждого политика в отдельности. Знал, как отразится эта перемена на полиции, изучил образ мыслей Гешева.

Для Пеева полицейский начальник Гешев являлся фигурой номер один во всей военизированной полицейской ударной силе царства.

Может быть, теперь Гешев получит возможность развернуться. Или же наоборот. Может быть, именно теперь на Гешева обрушится удар, который в свое время готовились нанести ему. Пеев рассчитывал на эту перемену: она позволила бы и более умеренным, более демократически настроенным силам в царстве осмотреться и получить дополнительный заряд смелости. Эти силы уже дали почувствовать, что они существуют. Они всплыли на поверхность сразу же, как только Сталинград доказал силу Советской Армии, как только Курск вторично доказал, что не климатические факторы помогают русским, а их мастерство. И еще одно обстоятельство: советский строй и необыкновенный патриотизм большевиков. Да, патриотизм.