Тодор Кондов - Передает «Боевой»

— А что делать с коммунистами, Гешев?

— Ваше величество, это моя забота. Развяжите мне руки, предоставьте в мое распоряжение генерала Кочо Стоянова, и я к Новому году доложу вам, что коммунисты больше не существуют.

Борис велел позвать Костова. Позже потребовал к себе митрополита, а к концу дня и премьер-министра. К девяти часам вечера он остался наедине с царицей и примерно в десять пожелал видеть начальника ее охраны. Этот господин доложил высочайшим супругам известные ему и его коллегам факты о положении дел в Италии. Примерно в одиннадцать приехала княгиня Евдокия со свитой из двух дам и адъютанта. Борис упорно пытался сменить тему разговора. Но Евдокия снова и снова настаивала на своем. Она считала, что именно теперь самое время вызвать кризис кабинета министров. По ее мнению, в Болгарии существовал только один человек, рожденный стать ее спасителем и спасителем династии. Багрянов. А если положение станет непоправимым, Константин Муравиев.

Чтобы отделаться от мрачных мыслей, Борис стал пить коньяк рюмку за рюмкой. Около двенадцати он потерял сознание и его отнесли в спальню. Личный врач царя только пожал плечами: обычное состояние его величества. Завтра он снова будет бодрым. Немного кофе — и все будет в порядке.

— Никола Гешев!

Полицейский встал. Перед ним стоял его номинальный начальник Антон Козаров.

— Ты почему не уведомляешь меня, когда и зачем посещаешь царя?

— Потому что никто не обязывал меня делать это и потому что царь не спрашивает ни меня, ни тебя, с кем ему встречаться.

Козаров съежился:

— У тебя, я вижу, отличное настроение.

— И не настаивай, дорогой, на том, что ты начальник. Нет смысла. Твои интересы в другом месте, и ты не должен забывать об этом. Если будешь слушать меня и не будешь играть на моих нервах…

Козаров знал, что его собственное положение нестабильно, что он занимает политический пост, всегда ненадежный и всегда находящийся под угрозой.

— Уж не думаешь ли ты, что у меня мало сил?

— Сил у тебя много перед арестованными, мой шеф. — Гешев ухмылялся, дожидаясь, когда принесут кофе и папку с материалами следствия по группе «Боевого».

— Ты же знаешь, раз я сказал что-то, значит, у меня собраны по этому вопросу документы. У меня есть данные о твоих финансовых злоупотреблениях. Причем они настолько крупные, что тебе вряд ли удастся скрыть их. Я собрал данные о достаточно большом числе будто бы убитых партизан и о выдаче за их ликвидацию соответствующих наград разным полицейским, но этих полицейских нет ни в одном служебном списке, ни в одной ведомости.

Козаров пожал плечами:

— Ты способен на ужасные вещи.

— Однако я не допускаю ничего подобного по отношению к приятелям, если они смыслят кое-что. Давай-ка лучше будем с тобой помалкивать. Если поможешь мне, обещаю тебе, что ты останешься на своем посту до тех пор, пока сам не скажешь «не хочу больше». Приближается смутное время. Италия…

— Слышал. Чересчур уж откровенно. Канарис наверняка устроит какой-нибудь номер.

— Поздно. Виктор-Эммануил вступит в союз, если хочешь знать, даже с коммунистами.

— Что же тогда делать?

— Надо внимательно следить за тем, что делается у нас в стране, и действовать только в союзе с Борисом. Только с Борисом. Ты понял это? И в пользу Кочо Стоянова. Он один способен уничтожить партизан в горах. И вот еще что. В связи с доктором Пеевым я думаю…

Козаров барабанил пальцами по столу. Он понял одно: Гешев удостоился благоволения царя. Ну, конечно, в разное время разные люди могут понадобиться дворцу.

Они вызвали к себе подследственного доктора Пеева. Доктор напоминал скорее тень. Гешев показал ему на стул. В тот вечер он решил быть деликатным и внимательным.

— Садись, доктор. Думаю, что разговоров в подвалах уже хватит. Гестапо хорошо работает, не так ли?

Пеев уловил в голосе полицейского нотки торжества.

— Бесспорно.

— Я хотел, чтобы ты, доктор, повторил, что борешься только против немцев в нашей стране, а не против Болгарии.

— Да. Я могу повторить это много раз.

— А если это так, то из этого следует, что ты не враг официальной политической линии его величества.

— Да, если бы его величество не продал Болгарию гитлеровской Германии, если бы наша страна проводила политику мира. А наша родина находится на пороге катастрофы, причем по вине теперешнего правительства. Кроме того, я не могу гарантировать, что смирятся те, чьих сыновей именно его величество отправил на кладбище.