Алексей Штрыков - Шаньго чжуань. Тетрадь в белом бархате [СИ]

На подходе к Дуншаню я подумал, что не хочу быть свидетелем выговора, который учитель Яо в моём присутствии будет просто обязан учинить дочери, да и вообще что нам негоже будет вот так об руку (она продолжала меня поддерживать) вместе идти по улице и тем более таким порядком вернуться домой. Поэтому, миновав городские ворота, я попросил Мэйлинь и Минхёка идти домой без меня, а сам отправился с докладом к господину Чхве, благо время было самое подходящее — в четыре часа дня префект любил отдохнуть от совещаний и разбирательств и посидеть во внутреннем дворике с чашкой чая.

Он встретил меня очень тепло. Вне всякого сомнения, администратор Ли рассказал ему о моём провале в Ю и поделился мыслями о его последствиях, но в тоне и выражении лица господина Чхве не было ни малейшего укора. Обезоруженный и сокрушённый, я рухнул перед ним на землю:

— Ничтожный слуга не справился с заданием и подвёл вас!

Чхве поднял меня и ободряюще произнёс:

— Не нужно убиваться, мой мальчик. Бывает и такое. Не всякую битву можно выиграть, главное — не проиграть войну.

Он пригласил меня сесть за столик и собственноручно налил мне чая. Два или три раза, видя, что я хочу что-то сказать, он жестом останавливал меня и наконец заговорил сам:

— Ты поступил самоотверженно, раздобыв тот портрет. Человек, который на нём изображён, пару недель назад объявился в Шато и вёл беседы с деревенским старостой и старшинами рудокопов.

— Вы его схватили?

Префект покачал головой. Действительно, что можно было бы из этого извлечь, особенно если он не сознается или сознается только под пытками? Ведь не предъявишь в качестве доказательства портрет без подписи, неизвестно где и когда найденный!

Из дальнейшей беседы следовало, что шатосцы, как и предсказывал Ли, под предлогом траура о погибшем Пэк Ханыле опечатали вход в шахту белыми лентами (если вдуматься, это само по себе возмутительное действие) и объявили, что прекращают добычу «черепашьего камня». Соглядатаи, впрочем, очень скоро нашли чёрный ход и установили, что по ночам работы на шахте продолжаются усерднее прежнего: руду в огромных количествах выносят на поверхность и развозят по тайникам. Но даже зная это, дуншаньский правитель не торопился изобличать преступление и проводить аресты. Его спокойствие и уверенность заставили и меня посмотреть на ситуацию иначе. Если с утра она казалась мне безвыходной, то теперь я видел множество выходов, требовалось лишь выбрать нужный.

Безусловно, шатосцы рассчитывали сбыть «черепаший камень» в самое скорое время, понимая, что долго эта вольница не продлится: рано или поздно префект, потеряв надежду их переубедить направит на шахты новых рабочих. Всячески желая отсрочить этот момент, они, общаясь с властями, воздерживались от дерзости и гнева и пытались создать впечатление, будто пауза имеет кратковременный характер. Можно было однажды нагрянуть с обыском и конфисковать эти тайники, а ещё лучше — перехватить весь товар при передаче его Хань Болину (за неимением другого имени обозначу его так), попутно арестовав и продавцов, и покупателей, — но в обоих случаях господин Чхве бесповоротно терял возможность восстановить отношения с Шато. Если же направить новых рабочих в шахты уже сейчас, не исключено, что окончательный разрыв с шатосцами (а может, и что похуже) произойдёт ещё раньше.

Многое зависело от того, кто́ сделает первый шаг и нарушит видимость спокойствия, как и от того, когда состоится преступная передача «черепашьего камня» и удастся ли нам узнать о ней заранее.

— Кажется, до отправки новой партии в столицу остаётся полтора месяца? — сказал я.

— Пятьдесят дней, — ответил господин Чхве, отпивая из чашки. — Точнее, уже сорок девять.

Его слова словно пробудили меня от сна, и я неожиданно для самого себя спросил, нельзя ли ознакомиться с метриками деревни Шато.

Разумеется, все записи о рождениях, смертях и браках составляют старейшины кланов, но не реже чем раз в полгода копии метрических книг вместе с данными подворной переписи полагается направлять в префектуру.

Чхве словно только и ждал этого вопроса и незамедлительно приказал слуге принести соответствующие бумаги из архива. Мне достаточно было увидеть в них одно-единственное имя. И я его увидел. Согласно самым свежим отчётам, Тын Тэхён, пятидесяти четырёх лет, пребывал в добром здравии и держал небольшое хозяйство на окраине деревни.

— Господин префект, я постараюсь вернуть вам если не «черепаший камень», то хотя бы Шато, — сказал я.