Васіль Быкаў - Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

— Командир орудия. Куда там мне — фронтом!..

— Так вот и соображайте, как командир орудия, — со сдержанной злостью бросает комбат. — А вы дурака валяете. Спать больно горазд.

Он умолкает, с полминуты топчется на месте. Хлопцы настороженно молчат сзади. Потом комбат объявляет:

— Вот завтра пехоту поддерживать будете. Ясно?

— Как поддерживать?

— Как? Хотя бы огнем.

— Отсюда? — удивленно спрашивает Желтых.

— Отсюда. Откуда же еще?

— Ну, отсюда нельзя, товарищ капитан. Тут нас как пить дать накроют.

— Возможно, — с деланным равнодушием соглашается капитан. Если вы окапываться как следует не хотите, могут и накрыть.

Поспешно один за одним встают с земли хлопцы. Темными силуэтами подходят поближе и маячат за командиром. Желтых хмурится.

— Нет, так нельзя. Все накроется по-дурному. — И вдруг он сердито оживляется. — А что, с закрытой позиции нельзя?

Вон гаубишники, дармоеды. За неделю ни разу не выстрелили. Вот им и поддержать.

Комбат, однако, нетерпеливо повернувшись, в упор спрашивает Желтых:

— Вы поняли задачу?

Но Желтых тоже начинает нервничать, глазки его начинают моргать, брови смыкаются.

— Что задача? Как ее выполнишь? Под самым носом стоим. Тут же вон — попробуй высунься. Враз башку продырявит.

Надо приготовиться.

— Готовьтесь.

— Ага, готовьтесь! Легко сказать. Надо огневую сменить.

Окопаться. Это не шутка. За ночь не сделаешь…

— Вот что, — обрывает его капитан. — Мы не на базаре — торговаться, старший сержант. Приготовиться, окопаться, укрыть орудие. И утром доложить. Ясно?

Комбат поворачивается и направляется куда-то во мрак.

Желтых молча стоит на месте и бессмысленно смотрит вслед.

Мы, ошеломленные, молча стоим рядом. Первый не выдерживает Задорожный. С запоздавшей злостью он плюет в траву.

— Ну вот, дождались! За-да-ча! Хорошо ставить задачи, в блиндажиках сидя. А тут попробуй — стрельни. Он тебе задаст, что за день трупы не пооткопаешь.

— А ну замолчи, трепло! — зло обрывает его командир.

— Главная опасность, конечно, минометы, — после паузы тихо говорит Лукьянов. — По моим предположениям, где-то на водоразделе их корректировочный пункт.

Желтых какое-то время молчит, вслушиваясь в темноту, напряженно стараясь что-то сообразить, не обращая внимания на хлопцев. Потом, выругавшись про себя, идет в окоп, выносит оттуда автомат и говорит:

— Попов, остаешься за меня. Кривенок, хватит валяться. Пошли, — и идет куда-то в тыл. Кривенок нехотя встает, на ходу надевает на себя винтовку. Лешка садится на бруствере.

— К начальнику артиллерии пошел. Ветеран к ветерану. Может, договорятся как-нибудь, — мрачно говорит он.

Я сажусь на бруствер. Рядом присаживается Лукьянов. Попов стоит и поглядывает вокруг.

— Ему-то что, — раздраженно ворчит Лешка. — Ему лишь бы приказать. На твою голову ему наплевать.

Попов поворачивает к нему скуластое свое лицо.

— Зачем так говоришь? Дурно говорить, зачем? Мало, мало думай надо.

— Думай, думай! Что там ни думай, а вот приказал и все. Так по глупости и Европы не увидишь. И до Берлина не дойдешь. С такими командирами…

— Командир здесь ни при чем, — тихо и рассудительно говорит Лукьянов. Командир посылает. А подчиненному кажется, что несправедливо. Почему именно его? Психологическая неподготовленность. Обычный конфликт на войне.

Лешка несколько удивленно вглядывается в спокойное лицо Лукьянова, что-то старается понять, затем говорит:

— Ну уж ерунду отколол. Коли приказ правильный, так я его нутром понимаю. А если нет, так уж ты мне не докажешь. Как ни крути!

— Зачем доказывать, — пожимает плечами Лукьянов. — Приказы не доказываются. Тут важны не доказательства, а конечный результат.

— Ох, какой ты умный, гляжу, — начинает злиться Лешка. — Результат! Ты бы сказал это комбату. Может, он тебя командиром поставил бы.

Лукьянов пожимает плечами.

— Что с вами спорить не по существу!

— Подумаешь, нашелся «по существу»! Умник такой! Думаешь, я глупее тебя? Вот дудки! Я, брат, институтов не кончал, но и не сдавался! Как ты!

Гримаса боли дергает лицо Лукьянова, он болезненно сжимает губы и медленно опускает голову. Это меня коробит. Ах ты, негодяй! В осторожной тишине я отчетливо говорю:

— Сволочь ты, Задорожный! И подлец!

Лешка медленно с обозленным лицом поворачивается ко мне.

— Это почему я сволочь? Что я, неправду сказал? Едва сдерживая в себе ненависть, я гляжу на Лешку.