Васіль Быкаў: Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

Час от часу все хуже. Едва сдерживая себя, я твержу: ну вот и дождался! Вот и пришла!.. Уходи скорее!.. Иди отсюда!.. Почему ты так поддаешься ему? Что за гнусная покорность? Эх ты!.. Но я все молчу. Разве я имею права на нее? Мы все для нее одинаковы, и я, страдая, понимаю это.

— А каша будто и ништо. Питательна, — рассудительно говорит Желтых. — Ну что там слышно, в тылах? — обращается он к Люсе. Почему это наступать застопорили — не слышала?

Люся пожимает плечами.

— Куда спешить? Успеется. Нанаступаешься, — говорит Лешка.

— Много ты понимаешь. Успеется! До Берлина еще вон сколько.

— А зачем до Берлина? Мы до границы.

— До границы? А остальное кому?

— А наше какое дело? Нам больше всех надо, что ли? После паузы Желтых замечает:

— Мало, видать, в твоей «Динамо» политзанятий проводили. Скажи ему, Лукьянов, докуда воевать.

Задорожный выжидательно ухмыляется про себя, не забыв о котелке с кашей. Лукьянов, дожевав, тихо говорит:

— Конечно, вы правы. Придется освобождать и Европу. Иначе нельзя. Историческая необходимость, что делать?

— Ну что ж, — неожиданно смиряется Лешка. — Орденов и заработаем… Я согласен!

Пошевеливая усами, Желтых исподлобья поглядывает на него, Люся слушает, изредка черпает из котелка, потом оглядывается и замечает меня с Кривенком.

— Что же это: я ем, а хлопцы голодные.

— Не помрут, потерпят! — бросает Лешка.

— Ну как же! Идите кушать, ребята, — зовет Люся.

— Сиди, говорю! Они не голодные. Лозняк, ты голоден, что ль?

— Сыт! — кусая губы, зло говорю я.

— Ну вот видишь: он сыт!

— Ой, неправда. Притворяется, — говорит Люся, все оглядываясь.

Я молчу.

— Павлик, а ты чего занатурился сегодня? — ласково говорит она Кривенку.

— А ничего.

— Иди кушать.

— Ладно, отстань.

— Ну что это вы такие? Хлопчики? Тогда это оставьте им.

Люся берет с палатки хлеб, котелок с остатками каши и идет к нам.

— Ешьте, — просто говорит она, подавая мне котелок, хлеб и ложку. С минуту смотрю на еду, затем примирительно говорю Кривенку:

— Давай есть будем.

Тот не отвечает. Подержав в руках, я ставлю котелок на землю и вздыхаю. Люся отходит к палатке.

— Теперь чаек, — говорит Желтых. — Люсенька, держи. Он протягивает Люсе крышку с чаем, но вздрагивает…

Где-то сверху, в ночном лунном небе, внезапно взвывает, мгновенно усиливаясь:

— Пи-у-у-у-у-у… Пи-у-у-у-у… Пи-у-у-у-у-у…

— Ложись! — натужно вскрикивает Желтых.

Пригнувшись, ребята вскакивают. Я переваливаюсь через бруствер и падаю вместе со всеми в черную тьму окопа. Ктото наваливается на меня, больно ударив каблуком в спину. Земля под нами рвется, вздрагивает раз, второй, третий. По головам, согнутым спинам лопочут комья земли. Неожиданно все стихает.

— Собаки! — говорит в напряженной тишине Желтых. Толкаясь в темноте, он начинает вставать. — Засекли или наугад?

За командиром шевелятся остальные. Кажется, все целы.

— Ох и напугалась же я! — вдруг совсем рядом отзывается Люся. Я вздрагиваю — ее теплое, упругое, слегка дрожащее тело прижалось к моей спине. С непонятной неловкостью я оборачиваюсь, обрушивая спиной землю в окопе, и даю девушке место.

Через минуту по одному все выходят из окопа. И тут в тишине раздается хохот. Это Лешка. Он сидит, как сидел у палатки с куском хлеба в руке, и хохочет.

— Ну и быстры на подъем, братья славяне! — с издевкой говорит он. — Трах-бах — и уже в траншее. Вояки!

Желтых какое-то время вслушивается, а затем поворачивается к Лешке.

— А ты того… не очень. Гляди, доиграешься.

— Подумаешь! Двум костлявым не бывать, одной не миновать.

Все еще вслушиваясь и поглядывая на пригорки, хлопцы подсаживаются к палатке. Мучительно хмуря брови, стою поодаль и почему-то удивленно гляжу на Люсю. Та приводит себя в порядок и говорит:

— Неужто ты не боишься, Леш?

— А зачем? И не думаю!

— Смелый! — вздыхает Люся. — А я все не привыкну.

А в стороне на прежнем месте сидит Кривенок. Сидит, уставившись в одну точку, и грызет, кусает во рту соломину.

Она завидует Лешке. Я тоже. Кривенку же никто не завидует. Я только удивляюсь его мрачному безрассудству, которое к тому же явно остается незамеченным. И тут понимаю: это опять она — Люся!

— Ну что ж, хлопчики, пойду, — говорит она в немножко настороженной тишине. — Спасибо за ужин. И тебе, Вася, за ложку, — обращается она ко мне.

Обходя огневую, она направляется в ночь. Провожаю ее пристальным взглядом. Потом подхожу к Кривенку. На земле опрокинутый котелок, хлеб. Я поднимаю кусок и сдуваю песок.