Васіль Быкаў - Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

— Порядки! Не успеешь вздремнуть — подъем!

Попов тем временем вытаскивает из ниши ящик со снарядами, ставит его на проходе и раскрывает. Ему помогает Лукьянов. Я тоже подхожу к ним. Нехотя, потягиваясь, к нам пробирается Кривенок. Лешка натягивает на себя тесноватую гимнастерку и с неприкрытой иронией подтрунивает:

— Давай, давай, не задерживай! Трудись, ребятки!

Желтых переводит на него строгий взгляд.

— А ну, марш чистить! Хватит наряжаться! Футболист!

Лешка пожимает плечами.

— Футболист!.. — передразнивает он и с гордостью уточняет: — Центр нападения!

— Ну, хватит болтать! Исполняй, что приказано.

Желтых слегка толкает Задорожного к нише. Тот, однако, заглянув в ящик, проскакивает мимо.

— Ну, стоит пачкаться? И без меня управятся, — бросает он и устраивается поодаль в другом конце окопа.

Мы перетираем снаряды. Попов уверенными, широкими движениями трет вдоль гильзы. Четыре взмаха — снаряд, четыре взмаха — снаряд. Медленней входит в рабочий ритм Кривенок. Лукьянов трет неумело, осторожно поворачивая на коленях снаряд, стиснув в двух пальцах маленькую тряпицу. Желтых опускается на дно окопа, по-турецки скрещивает босые ноги и свертывает толстую самокрутку. Неторопливо прикуривает от зажигалки и, прищурив глаз, сквозь дым оглядывает хлопцев. Брови его недовольно хмурятся.

— Слушай, Лукьянов… Ты до войны парикмахером был?

— Нет. Я до войны в архитектурном учился, — серьезно и тихо, будто не чувствуя издевки, отвечает Лукьянов.

— А-а… А я думал, парикмахером, — притворяясь, говорит Желтых и вдруг прикрикивает: — А ну три крепче! Не разорвется! Не бойсь!

Лукьянов внутренне вздрагивает, движения его тонких рук убыстряются, а снаряд выскальзывает из пальцев и падает головкой в песок. Лукьянов отшатывается к стенке.

— Архитектор! — бросает Желтых. Потянувшись, вытаскивает из-под шинелей полевую сумку и говорит:

— Иди сюда. Другую работу дам.

Лукьянов кладет снаряд, вытирает о брюки ладони и с заметным облегчением на лице подвигается к командиру. Желтых достает из сумки помятые листки.

— Вот карточку ПТО изобрази. Начальство требует: почему неаккуратно? Если бы не было кому, а то полный расчет грамотеев: архитектор, футболист да вон учитель, — кивает он головой на меня.

Лукьянов поудобнее устраивается, прислонившись спиной к стенке, раскладывает на коленях бумаги и начинает перечерчивать карточку ПТО. Движения его тонких пальцев обретают уверенность, даже вдохновенность. Лицо светлеет, только в глазах да в уголках тонких губ тихая скорбь.

— Во, тут, вижу, ты мастер! И танк, гляди, как живой! Вылитый «Тигр»… Хорошо, — довольно говорит Желтых, дымя самокруткой и неотрывно следя за кончиком его карандаша. На бумаге возникают линии, цифры, ориентиры.

Нагнувшись от снарядов, я заглядываю в карточку.

Наконец все. Лукьянов осматривает чертеж, вздыхает и говорит, будто с сожалением:

— Вот заделаю подпись и все.

Красиво и бойко он выводит внизу: «Командир орудия ст. с-нт» — и покрупнее в сторонке: «(Желтых)».

— Тут вам расписаться, — он передает карточку командиру. Желтых осматривает чертежи, сопя начинает выводить каракули своей подписи. Карандаш при этом ломается, оставляя на бумаге только «Жел…».

— Фу, черт!.. — ругается командир.

Темнеет.

Небо еще светлое, но по земле, в окопе уже расстилается полумрак.

У Лукьянова опять угасает, становится апатичным лицо. Равнодушным глазом он обводит окоп, бруствер, заглядывает в небо. Потом на верхнем ящике в нише замечает остатки чьей-то оставленной с утра хлебной пайки и глотает слюну. Поглядывает на командира, переводит взгляд на хлопцев и опять — в нишу. Присмиревшим голосом спрашивает:

— Ребята, хлеба никто не хочет?

Хлопцы сдержанно глянули в нишу, но никто ему не ответил.

— Так я… съем, — тихо говорит он.

С места он тянется рукой к нише. Худыми подрагивающими пальцами берет усохший кусок и начинает медленно мучительно есть. Тугие желваки под бедной кожей щек искажают его истощенное лицо. Взгляд отчужденно потуплен. Я срываю нависшие с бруствера несколько колосьев и растираю их в ладони. Потом жую зерна.

В окопе встает Желтых. Он уже обут в ботинки с низко навернутыми обмотками, подпоясывается широким немецким офицерским ремнем и сипловато командует:

— А ну приготовиться за ужином!

Хлопцы заметно оживляются. Попов, звякая гильзами, водворяет ящики в нишу. Кривенок, отодвинувшись в сторону, начинает закуривать из двугорлой солдатской масленки. Я, став на колени, отряхиваю гимнастерку.