Васіль Быкаў: Поўны збор твораў у чатырнаццаці тамах. Том 9

Потом сажусь и начинаю медленно жевать хлеб.

Ночь. Вовсю светит полная луна. На передней тишина.

Лежат мрачные горбы немецких пригорков.

Желтых стоит у неприбранной, закиданной землей палатки и, поглядывая в сторону противника, осторожно затягивается из кулака. У его ног лениво и удовлетворенно качается по земле Задорожный. Рядом на снопах сидит Попов. Возле него я. Время от времени все поглядывают в сторону противника.

Лукьянов остатками чая моет котелки поодаль. Кривенок попрежнему молча сидит на отшибе.

— Любота на войне, — докурив и шумно вздохнув, откидывается на спину Желтых. — Отдохновение. Теперь у нас, на Кубани, ой как жарко! От зари до темна, бывало, в степи. Вкалываешь до седьмого пота. А тут лежи… Спи… Поел и на боковую. Правда, «Динама»?

— Точно! — подтверждает Лешка.

— Точно! — передразнивает его Желтых и вдруг почти вскрикивает: — Какое там, к черту, «точно»! Гадость это — война! В японскую у меня деда убили. В ту германскую — отца. В Монголии в тридцать девятом брата Степку покалечило. Пришел без руки, с одним глазом. Теперь это правда, тут уж ничего не скажешь. Тут надо. Но все же, мне думается: неужель и моим детям без отца расти?

Крутнувшись, со спины на живот переворачивается Лешка.

— Слушай! Вот ты говоришь: война! А ты вспомни, кто ты до войны был? Ну кто? Рядовой колхозник! Быкам хвосты закручивал. Цоб-Цобэ! Голыми ногами кизяки месил. Точно?

— Ну и что? — настораживается Желтых.

— А то! Был ты ничто. А теперь? Погляди-ка, кем тебя эта «гадость» сделала. Старший сержант — раз! Командир орудия — два! Кавалер орденов и медалей — три! Член партии — четыре! Мало?

Желтых встает, садится и после паузы тихо, но очень значительно говорит:

— Кавалер! Я бы все свои бляшки отдал, чтоб только детей сберечь. А то вот до нового года не кончим — старший мой, Дмитрий, пойдет. Восемнадцатый год парню. Не пожив, не познав! А то медали! Хорошо тебе: ни кола, ни двора, сам себе голова! А тут четверо дома и все подростки.

Все молчат. Командир вздыхает. Попов говорит:

— Этот война — последний. Больше нет война. Никогда не война. Конец война — долго, долго мир. Не надо очень плохо думай, командир.

— Тихо! — вдруг останавливает его Желтых и вслушивается. Мы тоже вслушиваемся. Из-за пригорков доносится невнятный далекий гул. Он еще очень тихий, но что-то в нем есть зловещее. Вскоре, однако, он затихает.

— Не о себе разговор, — продолжает прерванную мысль Желтых. — Сам я готов, черт с ним, на все. Но… Чтоб детям не пришлось хлебать все то же хлебово.

— Ничего, пусть повоюют, — непонятно, шутя или всерьез, говорит Задорожный. — Умнее будут. Война, как академия, — учит.

— Академия! — ворчит Желтых. — Сам вот сперва пройди эту академию, а потом говори.

Вдруг Желтых оборачивается, вслушивается и поспешно поднимается на ноги.

Вдали от пехотинской траншеи кто-то идет. Лунный свет высеребривает плечи и головы двоих. Они подходят все ближе и ближе… Оба в касках, передний в плащ-палатке, накинутой на плечи.

Ну что, артиллеристы? — слышится из темноты надтреснутый голос командира батальона. — Дружно спите?

— Никак нет, товарищ капитан, — спокойно говорит Желтых и не торопясь, одергивая на ходу гимнастерку, идет навстречу.

Остальные, выжидательно повернув головы, сидят на месте. Комбат и его связной подходят к огневой позиции.

Поспешная поступь капитана выдает его озабоченность. Со скрытой угрозой он спрашивает:

— Почему часового нет?

— Так мы все тут. Никто не спит, товарищ капитан, — оправдывается Желтых.

— Ага, все тут! А кто наблюдает за противником?

— Да вот все и наблюдаем.

— Все. Ну и что же вы наблюдали?

— Так, ничего. Гудело только…

— Гудело!..

Он идет дальше вдоль окопа к площадке огневой. За ним следует притихший Желтых. Сзади с автоматом поперек груди идет связной. У входа на площадку комбат останавливается, молча смотрит на окоп.

— Сколько вы тут стоите, на этой огневой?

Желтых сзади переступает с ноги на ногу и деловито уточняет:

— На этой огневой? На этой огневой, товарищ капитан, мы второй день, значит.

— И за два дня вы не могли вырыть укрытие для пушки? Комбат насторожен, в его сдержанности чувствуется гнев.

— Могли, почему…

— Почему же не выкопали?

— Так приказа не было, товарищ капитан. Думали, вперед двинемся. Наступать надо. А тут чего-то вдруг остановились. К чему?

— Вы кто, командир орудия или командующий фронтом? — язвительно спрашивает капитан, повернувшись к Желтых.