You'll wait for spring to come again —
but spring will fly.
And you will call the sun in vain
to light the sky.
And as a rock will fall the strain
of your lone cry.
Be then content with living so,
stiller than water, lower than grass,
children, if you could only know
the gloom of what will come to pass!
1929
31. «Я — полярный медведь за железным забором…»
Я — полярный медведь за железным забором,
я как пленник живу в незнакомом саду,
ухожу только ночью в полярные горы,
к бесконечному снегу и синему льду.
Когда солнце дневное, такое чужое,
отойдет и погаснет, я буду один,
я вернусь в полосу голубого покоя,
я отдамся виденьям вечерних равнин.
Только ночь исцелит, если день утомляет,
только сон в неземные края унесет,
где холодное море, где ветер гуляет,
где уставшую голову солнце не жжет.
1928
32. «Ты мне вручил сосуд с зарею…»
Ты мне вручил сосуд с зарею,
блеснувший ярким солнцем шар,
и я пошла твоей стезею
искать края заветных чар.
Кусочек солнца золотого
ты дал мне и велел идти,
но умер, не сказав ни слова,
и мне дороги не найти.
В какой-то сокровенной башне
теперь стоишь ты по ночам,
где не печально и не страшно,
где не бывать, наверно, нам.
и где за синими зубцами
тебе не видно до земли,
до тех, что робкими руками
твои лампады понесли.
1927
33. «Ведь огни только в сказках горят…»
Ведь огни только в сказках горят,
над верхушками призрачных гор,
о незримых мирах говорят,
непонятный выводят узор.
Вздохом этих огней не вспугнуть,
и над ними руки не согреть…
Чтобы на горы эти шагнуть,
надо только сперва умереть.
1923
34. «Где опушкой кусты всколыхнутся…» [61] Dated 7 June and dedicated to P. (see note on poem 24).
Где опушкой кусты всколыхнутся
и поникнут вечерней тоской,
наши лица себе улыбнутся,
мы коснемся друг друга рукой.
Отойдем, завернувшись с глазами
в непроглядную серую шаль,
попрощавшись слепыми словами,
— и чего-то покажется жаль.
Нам, что были так долго чужими,
будет слишком мгновенным закат
и в скрывающем призраки дыме
будет жаль недопетых баллад.
1926
35. «Иду болотной дорожкой…»
Иду болотной дорожкой,
с кочки на кочку
скользя,
подберу кое-где по цветочку,
— разве нельзя?
Мне ведь нужно очень немножко!
Вот желтенький, вот голубой,
клонится прямо в траву:
он ведь ничей, он — мой,
я сорву, —
Бог не накажет, на меня не посмотрит строго:
у Него их так много.
Я только один цветочек возьму у Бога.
1926
36. «Я тебе не дам своей руки…» [62] The manuscript is dated 8 August and has the notation: «Sunday. Hermosa» and a dedication to P. (see note on poem 24). Hermosa was an ocean beach and a town southwest of Los Angeles.
Я тебе не дам своей руки
и не поведу к садам нирваны,
где летают ночью мотыльки
под луной, любовью пьяной.
Я тебе и сказки не скажу:
ты теперь большой и незнакомый.
ласково простившись, ухожу
к своему оставленному дому
и, забравшись на свою полать,
где свернулся котик мой мохнатый,
постараюсь снами доказать,
что и без твоей любви богата.
1926
37. «В хрустальный гроб, с цепочкой драгоценной…»
В хрустальный гроб, с цепочкой драгоценной,
запрятали любовь и отошли.
И не было заката над вселенной,
и тени на поляну не легли.
А нужно было, чтобы смолкли птицы
в печалью очарованных кустах,
и призраки собрались поклониться
на сделанных священными местах;
и чтобы содрогнулись сами боги,
взглянув совсем случайно с высоты,
и вдруг поняв, как хрупки и убоги
придуманные ими же мечты.
1926
38. «От луны до солнца протянула…»
От луны до солнца протянула
золотую, призрачную нить;
день и ночь оковами сомкнула,
и весенней чары не забыть.
Я колдунья. Я властна над всеми,
кто мою дорогу пересек!
Ты со мною встретился на время,
и теперь не можешь быть далек.
Пусть чужим путем, к чужому раю
ты ушел, — но ты мой видел след,
и тебе нельзя забыть, я знаю.
то, что было за мильоны лет.
1926
39. «You camе from quite a distant land…» [63] For Eva Doyle see note on poem 9
Читать дальше