Мария Визи - A moon gate in my wall - собрание стихотворений

Летящей птицей дрогнут и уйдут
его огни, и станут тенью снасти,
и от людей, что призрак гот ведут,
не ждите ни привета, ни участья,

и будет ночь полна тоской тупой,
и будет больно так и непонятно,
что тот корабль серебряной тропой
уже ничто не повернет обратно.

Скелеты эвкалиптов на заходе
насмешливого солнца. И в туман
ползут немые призраки, обходят
окрестности задумавшихся стран.

Все отошло, что днем крутилось злобно,
как горсть пылинок в солнечном столбе,
и стало вдруг спокойно и удобно
сесть на траву и вспомнить о тебе.

Я сломала немые заставы
всепобедною песней своей,
и нашла только сорные травы,
где искала цветущих полей.

Что вдали будто солнцем сияло,
было ближе опутано тьмой,
и та башня, что гордо стояла,
оказалась бездонной тюрьмой.

Я вернулась опять на граниты,
где лежала в осколках стена,
и рыдала, что были разбиты
золотые прообразы сна.

Твоя таинственная сила,
которой ты не знаешь сам,
меня ночами приводила
к твоим закрытым воротам.

Но, приходя, я не стучала
и не звонила никогда,
а только долго наблюдала,
как молча падала звезда.

Потом, устав от звезд немного,
пересекавших небосклон,
я засыпала у порога…
И это все бывало — сон.

Верно, долго жить я не буду
что с людьми всегда я одна,
точно я какому-то чуду
на служенье обречена.

Точно между мной и другими
кто-то встал высокой стеной,
ослепительными такими
вея крыльями за спиной,

и сказал: «Иди и не трогай,
не пугайся и не зови,
те — сильнее тебя, их много,
им не нужно твоей любви.

Пусть дорога твоя такая,
— ты грустней и ласковей их,
видишь: крылья твои, сверкая,
защитят тебя от других».

Ведь в мире может быть уютно,
и в жизни может быть покой, —
зачем же биться бесприютно
с неутолимостью такой?

Как будто все чего-то мало
у этих праздничных полей —
как будто сердцу недостало
чего-то ярче и милей, —

что вечно надо к звездным далям
по непробитому пути
за золотым идти Граалем
и за мечтой своей идти.

Серый сумрак, холоден и злобен,
в городские входит ворота.
Холод мысли сумраку подобен,
и часовня сердца заперта.

Я иду куда-то вдоль забора,
а в краю, который снится мне,
далеко в ущелье сикамора
подымалась к синей вышине.

Белой свечкой юкка украшала
золотой и розовый простор,
и вились дороги, убегали
в тишину молитвенную гор.

Это все когда-то, где-то было,
это все прошло, и кончен сон,
мне не нужно помнить, я забыла
между гор затерянный каньон.

You did not go. But maybe you
in your unapprehended worth
escaped and banished all I knew
and all I loved about the earth.

And life no sadder parting knows:
within my many-colored jail
I sing, a gray-hued nightingale,
to you — as silent as a rose.

We weep so often, — I and you
about this morbid life of ours, —
oh, friends, but if you only knew
the cold and gloom of coming hours!

You press your loved one's fingers, ay,
you play with her, beguiled,
and weep when you have seen her lie,
or in her hand a dagger try,
Oh, child, child!

There is no end to lies and spite,
and death's not near.
Still blacker will grow the awful light,
and madder the whirling planets' flight,
for many a year!

And we will witness, you and I,
the last, most horrid, day:
hideous sin will hide the sky,
laughter on every mouth will die,
and life will pass away,