Сергей Васильев - Обратная перспектива

«Что, – говорит, – нахмурился, человече?
В кривде своей пребываешь и счастью чужому не рад?»
Я говорю ей: «Прекрасный сегодня вечер!»
А она отвечает: «Ладно, не мудрствуй, Сократ!»

Осень, Волга, пароходик
Очень весело плывет.
Жизнь идет, но не уходит,
Смерть причалит к нам вот-вот.

Как, скажи, она прекрасна —
Словно яблочко-ранет!
Только небо слишком ясно,
Чтоб понять, что счастья нет.

Ночь прорастет, как стыд,
Утро придет, как дом.
Бог лишь один простит
То, что выстроено с трудом.

Ранняя седина,
Сонная круговерть,
Пролески, солнце, весна —
Так и приходит смерть.

От добра не ищут добра,
Не поэтому ль до сих пор
Боль Твоя чересчур остра,
Как дровосека топор?

Вечность помнит римскую прыть,
И уста Твои, и персты.
Научиться бы говорить
Так же тихо, как Ты.

Русалочки по ночам
Выплывают на берег,
На берег волжский,
державный, песчаный.
Они идут по городу, опершись
На хвост свой медный,
И строят глазки
Прохожим бомжам и бандитам.
Те не знают, что делать с ними:
Грабить бессмысленно —
Звездную чешую русалочек не продашь,
А медный хвост и подавно.
Убивать и разрезать их пузо
Совсем уж глупо:
Икры золотой все равно там не отыщешь.
Бомжи и бандиты переглядываются,
Хмуро шевелят бровью
И уходят прочь:
Да ну их на фиг!
А русалочки по городу идут и идут,
Опершись на хвост свой медный
И глаз опустив подзорный
На потрескавшийся асфальт,
на город.
Русалочки по ночам
Выплывают на берег,
Берег волжский, державный, песчаный.
Они идут по городу, и грабят банки,
И забирают оттуда валюту, и жемчуга, и алмазы.
И все такое.
Но никого при этом не убивают.
Им все эти банки до фени – важно
Выкупить своих заблудших сестричек,
На дне оставшихся волжском, державном.

Русалочки по ночам
Выплывают на берег,
На берег волжский, державный, песчаный.
Они идут, опершись на хвост свой медный,
По городу страшному и горько плачут.

Паулю Целану
Понравилась бы такая перспектива,
Но он, дурак, бросился с парижского моста в Сену —
Должно быть, чтоб отыскать
Наших волжских русалочек.

Глоток свободы или глоток смерти —
Никто не знает, что лучше.
Я радуюсь воробью,
Который впархивает на мою шершавую ладонь,
Чтобы получить крошку хлеба.

Речь не о том, где мы живем, —
О том, как мы живем.
Бездомная кошка трется о ноги,
Лесной ландыш строит нежные глазки,
Депутаты и президенты издают указы,
А на самом деле у нас всего два глотка —
Глоток свободы и глоток смерти.

Сновиденье – оно, как танк,
Едет, едет и едет,
Чтобы потом продырявить твой мозг —
С одной стороны маленькая аккуратная дырка,
А с другой половина головы выплавлена —
Это как с кумулятивным снарядом.

Сновиденье прячется в другие сны:
Там детство, рябина и там зима,
Сугробы, снегурочки – и ждать до весны
Долго, долго и долго.

Сновиденье – оно, как счастье, оно
Входит в тебя и пронзает насквозь —
И снятся то белые медведи, то бурые,
То девочка, которая шлепнула тебя по затылку
За то, что ты сказал ей: «Люблю».

Сновиденье – оно никогда не кончается,
Мир наш слишком убог, чтоб его потерять.
Звезды в небе – лишь продолжение сновиденья,
Повод для того, чтоб не спать.

Я потихоньку опускаюсь на дно
Жизни, дремучей и кровожадной,
И думаю, как солдатики наши
Жили в окопах в сорокадвухградусный мороз.
Фронтовые сто грамм не спасут —
Тут нужно нечто иное.

Узбекский полк в сталинградских окопах замерз
За одну ночь, не успев сделать ни единого выстрела.
Их было, кажется, шестьсот сорок человек.
И чего ради было посылать их, привыкших к теплу,
В наши сталинградские морозы?
Сибиряки бы здесь больше сгодились.
Они и сгодились – с них, мертвых,
Снимали валенки и полушубки
Озябшие злые немцы.

А потом вспоминаю Виктора Некрасова,
Его «В окопах Сталинграда».
Вспоминаю ординарца Валегу,
Который готов был за своего литеху
Горло перегрызть – и делал это.
Он ночью крался в немецкие окопы,
Перерезал там горло двум-трем фрицам —
Для того чтобы принести своему литехе
Бутылку шнапса и плитку шоколада,
А еще кости, которые хрустят и хрустят
На зубах, которых уже не было
Для тех, кто не дошел до Берлина.