Сергей Васильев - Обратная перспектива

Не приснится такое даже синице —
При чем тут Фетисов плес?
Пусть будет восемь колес в колеснице,
Пусть будет восемь колес.

И пусть плывут эти злые кони,
Пусть небо пьют караси
За счастьем в погоне, за жизнью в погоне —
Как весело все на Руси!

Ночь приходит и уходит,
Звезды спят, и спят, и спят,
Пароходик волжский ходит,
Осетры на дне хрипят.

И, сверкнув огонь-очами,
Браконьеры жгут костры,
Чтоб не плакали ночами
Горестные осетры.

Зима идет, снежок. Доколь на
Судьбу пенять, толкать ее плечом?
Снежинка, как всегда, шестиугольна,
И Кеплер Иоганн тут ни при чем.

Придет весна, пролески таять будут
Во рту и в сердце горестном твоем.
И о тебе, хорошей, не забудут
Деревья, мхи, покамест мы вдвоем.

Понимаю матерщину дворника —
Снег, метель и прочая пурга.
Снег – он будет все идти до вторника,
А быть может, и до четверга.

К воскресенью только успокоится,
Будет тихо во дворе лежать.
И метель, как белая покойница,
Дворнику не будет угрожать.

Дважды два или трижды три —
Цифры иногда убивают…
А космос у нас внутри,
И он, знаешь, не убывает.

Волосы Вероники щекочут мех
Медвежат, неуклюжих, небесных.
И отовсюду слышится смех
Звезд, отчаянных и отвесных.

Писал бы ты лучше прозу —
Гляди, вечера тихи.
Да нет уж, лучше с морозу
Не прозу, а лишь стихи.

В них нету жирной похлебки,
И сытости нет уже.
Есть только цветы кровохлебки,
Выросшие в душе.

Гроздь снегирей на твоей ладошке,
Яблок румяная стая,
А еще гуляют белые кошки,
В жизнь мою прорастая.

А потом чечевичная лишь похлебка
В чашке, полной смысла простого,
Да еще багровая кровохлебка
На дне стакана пустого.

Никуда не уеду завтра —
Колыма, Воркута, Париж.
Лучше лунный пирог на завтрак,
А на ужин печальный стриж.

Так он весело небо режет,
Что забудешь про Колыму.
И тележный вселенский скрежет
Раздается вослед ему.

Яснополянская весна,
Пролески тихие, березки,
Вокруг девицы и подростки,
Проснувшиеся ото сна.

И мужики идут в хлева,
И имя помнится Христово.
Все есть, и только нет Толстого,
Льва Николаевича, льва.

Малинник сладко плачет о медведе,
Которого в лесу боятся все,
И солнце едет на велосипеде,
Щебечут птицы в длинном колесе.

А ты, сестрица, пестуешь ромашку
В ладонях бледных, думая о том,
Как бы на этот раз не дать промашку,
Не нагадать себе казенный дом.

Твоя печаль, моя сестрица,
Глядит на небо, не дыша,
А нет, чтоб взять да заостриться
Душой простой карандаша,

Чтобы разрезанные своды
Растаяли в колючей мгле,
Почуяли глоток свободы
На каменном твоем челе.

Если откроется русский лубок,
Невзрачный такой, прозрачный,
В нем опять обнаружится Бог,
Сумрачный, даже мрачный.

И ангелы будут опять кружить
Над грешными над телами.
И будут голуби ворожить,
Круша эту жизнь крылами.

Боже, да Ты, похоже,
Сегодня навеселе.
Как мне нравится, Боже,
Грусть на Твоем челе.

Я спать сегодня не буду —
Радостен жизни путь.
Я Тебя не забуду —
Ты меня не забудь.

Шелест ливня и шелест лет,
Шелест тихой воды брусничной,
И глядит судьба тебе вслед —
Упокойся в стране заресничной.

Там ведь не было никогда
Ни печали, ни грусти скромной.
Там текла по тебе вода —
Нежная, словно Бог огромный.

За стеной у соседей опять галдеж и гулянка,
А телевизор опять чепуху городит.
А на моих коленях, мурлыча, лежит персиянка
Мраморная и тихо в глаза мне глядит.