Илья Френкель - Причал

Здесь надо вставать на восходе,
А лучше бы за два часа, —
Все влажно в рассветной природе:
Сейчас выпадает роса.
И то, что считалось вчерашним,
Уж завтрашним надо считать, —
Разрушенным стенам и башням
Придется родиться опять.
Сиять белизной штукатурки,
Грозить остриями зубцов,
Как будто бы сызнова турки
Пойдут на заморских купцов…
Но спят генуэзские гости
В песчанике таврской земли —
Давно уж истлевшие кости
В состав этой почвы вошли.
Ползет карагач крючковатый
По плитам турецких могил.
Окутанный тучей, как ватой,
Судак над пучиной застыл…
От бриза жужжит черепица.
Плеснула о камень волна.
Спросонья чирикнула птица,
И снова умолкла она…

Вcё, все не так, как у людей,
У сосен, лиственниц и елей, —
Никто из них не лицедей:
Нет гамлетов и нет офелий.

Им хорошо стоять и цвесть,
Слегка ветвями помавая,
Все в мире принимать, как есть,
Своей красы не сознавая.

Они разумны и добры,
Дружны и неподобострастны,
И не скупятся на дары,
И в том, по-разному, прекрасны.

Язаписываю вещи то смешные, то печальные,
Подбираю к строчкам рифмы то глухие,
то кинжальные,
Начинаю строчку слева и веду правей,
правей, —
Очищается от гнева глубина моих кровей.
У меня их — две реки: темная венозная,
Непрозрачная, густая, дьявольски-серьезная,
И другая, между прочим, более нормальная,
Ничего особенного — кровь артериальная.
Эти реки состоят из триллиона шариков,
Разноцветных, теплых, ярких маленьких
фонариков.

Я включаю их в игру,
Полную романтики.
Подключаю их к перу,
Открываю крантики.

Лень и робость — тут как тут:
Течь свободно не дадут…

Народ лень матушкой зовет, —
У ней полно детей:
«Лентяй харчи без соли жрет»,
«Лежачего не бей»…

Мне говорят — не первый я,
А лень, мол, древний грех.
Все так. Но ежели Илья
Ленивей прочих всех?

Такого лодыря, как я,
Ленивей в мире нет:
Не заработал ни копья,
А требую обед.

И завтрак утром нам подай, —
Здоровье бережем.
Работать ложкой — не лентяй,
И вилкой. И ножом.

Кто спать ложится, не поев, —
Дурные видит сны.
Насчет еды я сущий лев, —
Спросите у жены.

Увы, работа мне вредна,
Полезен отдых мне.
А жизнь — она у нас одна.
Вот если б было две!

Как я трудился б во второй!
Да нет ее — беда!
И вот зазря пропал герой.
Пропал герой труда…

Замолк. Молчал. И домолчался:
Всем невтерпеж. Мне невтерпеж.
Рукой махнули домочадцы:
«В нем ни черта не разберешь!..»
Им невдомек, что я лечился
От черной накипи внутри.
Я отболел, отшелушился:
Всех здоровей, — держу пари!
Освободились мышцы тела
От судорог, от столбняка,
Душа опять взялась за дело —
За кочергу истопника.

Сейчас у нас стихи в почете,
Не важно — с рифмой или без.
Стихи читают дяди-тети,
Напоминая мне ликбез:
Ту поразительную пору,
Когда, наперекор судьбе,
В любой подвал, в любую нору
Врывались сразу «А» и «Б».
И деды, шевеля усами,
Букварь читали нараспев
И по линеечкам писали,
Рукою руку подперев.
Тогда учили взрослых дети,
И в этом был великий смысл,
Как математик на рассвете
Открыл бы суть искомых числ…

ВАлатау, меж другими, есть ущелье…
Суть не в этом — там полно таких теснин, —
И не родниками, не тяньшанской елью
Славится ущелье Чон-Кемин.
Что там, в Чон-Кемине, кроме скал, поросших
Елью? Что еще там, кроме родников? —
Множество поэтов, разных и хороших,
Перепроизводят горы чудаков.
Может, это климат стороны киргизской,
Той, что называется вкратце Чон-Кемин,
Не высокогорной и не слишком низкой —
Но на всей планете Чон-Кемин один!

Зависть — это плохо. Зависть — это стыдно.
Я и не завистник, боже упаси.
А месторождений мало, очевидно, —
Просто не хватает на большой Руси.
И певцы кочуют, сущие цыгане,
И одно лишь место признают — Москву,
Даже я, рожденный в городе Кургане,
А в Москве прописан, а в Москве живу…