Илья Френкель - Причал

Когда мне было двадцать с лишком,
Служил я в грозненском полку
И все завидовал усишкам
Своих дружков по котелку.
Отдавши дань сапожной чистке,
Фуражку сдвинув набекрень,
По увольнительной записке
Я уходил в воскресный день.
Свирепым зноем обожженный,
Точь-в-точь кавказец записной,
Я чувствовал себя пижоном.
Я наслаждался новизной:
Тень тополя — не тень чинары,
Трамвайный звон — не рев осла.
Я шел, где шел творец Тамары,
Где пахнут нефтью промысла.
Вот только местные казачки
С презреньем отвергали нас:
Под взором сумрачной гордячки
Робел безусый ловелас.
Но страсть моя воображала
Мюридов мстительный набег:
Спасал красотку от кинжала
Очкастый смуглый человек…

Однако близок час урочный, —
Воскресный отдых мал, увы.
Я завершу его в молочной
Куском подсолнечной халвы.
Вокруг друзья однополчане:
Кто кофе пьет, кто молоко.
Пора и в полк. Идем в молчанье.
Идти, увы, не далеко.

Глядим тоскливо на казачек,
И каждый алчен, как мюрид…
Но это ничего не значит,
А просто юность в нас горит.

Не верится, а жизнь моя уходит,
А чувства юности уже не те, не те,
А будущее глаз с меня не сводит,
А я все ближе к серой пустоте.
Что ж, если мне дано сильней, чем многим,
Гореть от жаркой искры бытия
И не дано быть мудрым, твердым, строгим,
То, может, в этом неповинен я.
Всех тех, кто видит зло в моей печали,
Тех, кто меня же ею попрекнет, —
Благодарю за то, что выручали,
Что грозных мыслей облегчали гнет.

Что мне делать? Я не верю в бога.
Вера бы меня занять могла,
Так сказать, на склоне, у порога,
Суетные бросил бы дела.

Но тогда в каком ином оплоте
Я обрел бы отдых для души?
Вряд ли это умерщвленье плоти, —
Вопиет она: Дурак, спеши!

Сам ты закалял меня, конечно,
Но теперь попробуй одолей,
Да запомни: время быстротечно,
Если опоздаешь — не жалей…

Вопиет. А коль такое дело,
Я ж тебя — верней, себя — дойму.
Будь что будет, а заставлю тело
Подчиниться духу моему!

И давай мы с ним гонять по свету.
Дух сдает, а тело — черта с два:
Чуть не трижды обогнул планету —
Плоть жива, а дух — едва-едва.

Что за чушь! В моем здоровом теле
Должен обитать могучий дух.
Что ж он, мой-то? Дышит еле-еле.
Значит, плоть старается за двух.

Я здоров! Ушам доступны звуки,
Не упустят ничего глаза.
Ноги в норме, двигаются руки,
Все на месте — ход и тормоза.

Только с тем, что мир наш необъятен,
Не хочу смириться, и нельзя:
Много ль расцветил я белых пятен,
Над землей по-птичьему скользя?

Кто сказал, что должен быть солиден
Убеленный сединой поэт?
Сей портрет обиден и постыден,
И с оригиналом сходства нет.

Пусть во мне маститости не ищут:
Нет ее на старый медный грош.
Я такой, как тысяча на тыщу,
Хоть и на поэта не похож.

Специально ждать меня не надо:
Ведь слова, придуманные мной,
К вам дойдут и без доставки на дом, —
В поговорке, в песне фронтовой.

Пели их в колхозе за Тоболом,
Пели на Оби буровики,
Пели пионеры с комсомолом,
Сверстники Лазо — большевики…

Я еще пройду, еще поезжу,
Я еще незримо пролечу
По всему Приморью и Прибрежью,
Я еще могу, еще хочу!

Итак, я должен раздвоиться
На командира и бойца, —
Так пусть солдат не убоится
Держать присягу до конца.
Ведь он живой, не сочиненный,
Не просто половинка я,
Не только рабски-подчиненный, —
Но кровь твоя и плоть твоя.

А командир — он умный воин,
Искусный тактик и стратег,
Расчетлив, холоден, спокоен.
Их не было — их стало двое,
Но разве счастье боевое
В количестве и в быстроте?

Найдем решение иное
И отдадим приказ на бой,
И хмелем битвы насладимся,
А победив, соединимся,
Чтоб снова стать одним собой…

На горизонте — горные отроги,
Небесной тверди горные пороги:
Как далеко, как близко нам до них.
Дотронуться. Уходят недотроги.
Дойти до них. А нет прямой дороги
К тем рукописям в знаках водяных.
Прочесть бы издали, а мы, увы, не боги.
И, вопреки всему, несут нас ноги
Туда, где мы, подобно дерзким многим,
Застынем вязью на страницах ледяных…