Лев Халиф - ЦДЛ

– То есть как? Ты же был такой тираноборец, чуть ли не Прометей.

– Мне кажется, иерархическая лестница, ставшая эскалатором, поднимает наверх не то или не всегда то, что следует, тем более если оно само всплывает. Особенно это заметно, когда высоко всплывшее срывается с высоты и шмякается нам под ноги. У меня такое ощущение, что город бомбят хулиганы, ставшие на время ассенизаторами…

– Ну и что, сейчас просто усовершенствовали всплыв, – говорю, – скоро вообще будут космические лифты.

– По мне, лучше унитазы-катапульты. Какая мне разница – там меньшинство идиотов правило мной, а здесь большинство мне свою тупость диктует.

– Значит, ты тоже считаешь, что человека надобно сдерживать?

– Безусловно, – отвечает Даня.

– Но кому из людей дано право сдерживать человека, если человека надобно сдерживать? Да, демократию растаскивают кому не лень, но смотри, демократия не проигрывает, даже когда проигрывают демократы, – пытаюсь его убедить.

– Она не проигрывает, потому что давно уже проиграла, – не сдается Даня, новоявленный монархист, – или ты считаешь, что, кто бы ни был во фраке – уже джентельмен, но фраки-то зачастую напялены поверх шкур. Дубленые на них еще надевают дубленки. Пора бы уже увидеть и под манишкой, кто есть кто. Просто удивительно, до чего же здесь любят бандитов, как обожают их отпускать из тюрем, что сами по себе места развлечения, если в них до ста четырех лет доживают. Что же происходит в этом мире, если за самый элементарный жест человеческого понимания или просто протянутую, не с ножом, руку отливают медаль и благодарят всей нацией. Преступная безнаказанность всяческих преступлений и беззащитный обыватель еще беззащитнее, но зато либерал. Нет, я монархист, наверно. Демократия – это когда правят тысячи, да пусть даже сотни всех цветов и оттенков так или иначе загримированной черни. А так – один, и если он не дурак, как в России, можно уговорить, наставить на путь истинный. Одному куда вероятней понять, что к чему, чем всей этой своре, так и прущей наверх. Нет, определенно, я монархист.

– Но ты же всегда говорил, что в конце двадцатого века, в его конце концов, монархи – типичный атавизм, а тираны, они не только в Тиране, людоеды в короне даже в Африке есть. Да тут раньше со смеху умрешь, прежде чем будешь съеден, глядя на нынешних королей. Правда, в Италии ты сказал что-то про безоблачное небо. И я тогда тебе возразил, что не над Италией, а над всей Испанией безоблачное небо – обычно так говорят, когда собираются бить коммунистов. Так, по крайней мере, поступил Франко. И ты воскликнул: «А почему бы и здесь не произнести эту магическую фразу? Ведь и здесь „коми“ жуть как обнаглели!». И отправился в Грецию, как Байрон, с той лишь разницей, что не погиб.

– Смешно, конечно, видеть, как Франко ходил королем, но, согласись, ныне в Испании самый демократичный король в мире, умница, меломан, сразу же пришедший на мою выставку и купивший несколько моих пейзажей. У власти должен стоять интеллигент и книголюб, хотя власть, конечно, мясницкое дело.

– Ну когда, кому и где хоть одна нация доверяла? – спрашиваю.

– Ну, если фотогеничное лицо, почему бы и нет? Я понимаю: любая профессия откладывает свой отпечаток, у которого не спросишь – а было ль вначале лицо? Ну посмотри, кто ныне повсюду у власти – сплошные «жил-был у бабушки серенький козлик»… Я не о нашем коллективном руководстве, что там осталось бровью поднимать полстраны, а прочим, что уже неподъемно, – остальные полстраны поднять попытаться. Я, так сказать, о надеждах цивилизации. Ну посмотри на них, ну какие тут могут быть надежды! Марат – друг народа, Мюрат – враг Марата, Хаджи Мурат – герой Толстого, Толстой – зеркало революции. Альдо Моро убили в момент – мементо мори. В папу палят, будто земля еще недостаточно круглая сирота. Белый дом совсем не белый, вернее, белый, но не совсем, да ему и необязательно быть белым, на фоне сплошь черного Вашингтона он и так заметен. Белая надежда человечества, по-моему, она уже черная безнадежность. Кто-то спасает свою шкуру, кто тонкую, кто толстую, но бегут они в одном направлении. Мне иногда кажется, что Россия хочет сама от себя убежать. Конечно, в сравнении с ней Америка – рай, но в сравнении с той, какой должна быть, – еще хуже России. Конечно, за дареную клячу положено говорить спасибо, но одаренному коню в зубы не смотрят. Слушай, давай улетим. Кто я – Вечный Жид с невероятно дорогой квартирой в Нью-Йорке, где я еще должен платить за то, что я здесь. И почему я еще здесь, и что мне здесь делать? Сколько мне лет – минус половина потерянных, да если б вы знали где! – говорю я им, прямо с рожденья очутившимся в своей тарелке. – Еще б спасибо сказали, что не целиком потерял. А вы, собственно, кто такие? – спрашиваю их с пристрастием, как таможенник на границе. «Из Семнадцатого благополучия», – отвечают, лупоглазо светясь. Это когда дальше некуда? «Нет, у нас много благополучий…» Ну, тогда – идет. «Что?» О’кей, я согласен. И главный их единственным волоском причесался. У этих лысых он вместо антенны. И так молитвенно на меня глянул, будто я то самое блюдо для их тарелки. Будто и впрямь я невиданный фрукт.