Лев Халиф - ЦДЛ

– Я думал, что это увлечение писателей и еще художников и никого больше – ан нет, – говорит Даня, – работая истопником в одном из филиалов одного из многих американских издательств, я особенно это почувствовал – чтобы избавить ридеров (то есть издательских чтецов) от необходимости перечитывать рукописные тонны, их попросту жгут… В отличие от нас, ко всему привыкших, здешние авторы пускают себе пулю в лоб, когда не находят издателя. А как его найти, если жгут не читая? Так поступил, например, некий Д.К. Тул. Правда, лет через двенадцать после его смерти его книгу «Федерация тупиц» все же наградили Пулитцеровской премией.

– Это, наверно, оттого, что здесь засилье крупных писателей-евреев – Сол Беллоу, Сэлинджер, Рот, Мейлер, Буковский, Доктороу, Миченер и педрила-поэт Аллен Гинзберг, не говоря уже о крупных писателях, которые еще неизвестны, – смутно догадывался кто-то из нас.

– Да, но знаменитые педы Хэм, Тенесси Вильямс, Гор Видал, Трумен Капоте и другие не были евреями, – возразил Ардальон, – после тысячелетий рабства и унижений наступила наконец-то эра, когда к евреям стали относиться как к людям. Другое дело, что это явилось для них полной неожиданностью. Как сказал Артур Миллер (тоже, кстати, еврей, помнящий вывески: «Евреям, собакам и неграм – вход воспрещен!»): «Мы празднуем свое освобождение…» Поэтому эмансипация писателей-евреев в Америке не случайна…

– И не только в Америке, – дополняет Одиссей Моисеевич, – в Израиле союзов писателей – два, и, по-моему, собираются открыть третий. Иногда создается такое впечатление, что все евреи стали писателями.

– Естественно, не татары же Библию писали! – говорит Ардальон. – Другое дело – они даже Бога исключают из своей компашки и, по-моему, даже Мессией Его не считают, а если считают, то не столь уж важной. А ведь Бог-то – еврей! Его даже антисемиты любят. И еще говорят, что евреи обожают друг друга.

– Ложь! – восклицает Одик. – Такой вражды, как в Израиле, я нигде не видел. И не только среди писателей. Там друг другу вцепляются в пейсы даже абсолютно неграмотные. Лично я там потерял часть своей шевелюры…

– А меня никогда не тянуло в Израиль, меня всегда манило и гнало в США, – сказал Вадя – бывший младший научный сотрудник, так и не ставший старшим оттого, что сотрудничать не умел, – правда, я не знал, что и здесь евреев приравнивали к собакам и неграм. Я-то думал, что они давно скупили все эти заведения и поменяли вывески, разумеется тут же вычеркнув себя. Я еще в детстве увлекался и зачитывался Вальтером Скоттом, так и не уразумев, почему это Вальтер – Скотт, да еще с большой буквы и с запасным «т»? Постарше я уже читал наш настольный, настоятельно рекомендуемый и всеми нами любимый «Уголовный Кодекс» со всеми его положениями, уложениями и приложениями. И конечно же, географию на предмет – а не рвануть ли отсюда, а если рвануть, то куда? Мне почему-то всегда казалось, что ехать дальше некуда. Древние говорили: «Око никогда не насытится зрением, руки – делом, а сердце – любовью». Я бы добавил: «А ноги – путешествием». Как заметил Юлий Цезарь: «Путешествия избавляют от предрассудков». Умный был человек. Жаль, что убили. Может, поэтому география мое давнее хобби, а книги типа «Земной шар глазами нашего мира» или «Атлас Мира глазами нашего шара» всегда стояли на всегда походных полках моей готовности убежать. Вот и сейчас я частенько перелистываю «Атлас Мира», слава богу уже другого, и диву даюсь – даже в Аргентине есть провинция Кукуй (тоже, хочешь жни, а хочешь куй!). Одно и утешает, что этот Кукуй едва ли сравним с нашим Кукуем, где даже двенадцатилетним еще вчера командовали: «Эй, детки, хрен вам в зубы вместо конфетки! Л ну-ка, на шлепку становись!» (в нашем Кукуе расстрел почему-то всегда называли шлепкой) – и что вы думаете, становились как миленькие (« сейчас вылетит птичка и клюнет»). Те, кому повезло пережить легкомысленный возраст, тоже вполне дисциплинированно шли потом в эту, пока еще живую, очередь, как-то примирившись и осознав, что коммунизм, тем более кому-то, добровольно не строят.

– Тем более что эти кому-то давно в коммунизме живут, – соглашается Ефеня-скульптор, – и тут уж ничего не попишешь, будь ты хоть трижды писатель, – сказал он и нехорошо посмотрел на Нерудова, ежеминутно подтягивавшего новые джинсы: ну вылитый ковбой, оседлавший свою судьбу.

– В нашей одной шестой, где мне тоже было тесно, – отвечает Нерудов, – и где я, как Незнанский, тоже чувствовал себя Робинзоном среди сплошных пятниц, так и не ставших средой, так вот, на нашем острове что писать, что не писать – действия идентичные – то и другое запрещено в неположенном месте.