Лев Халиф - ЦДЛ

«Ну и плюнем на них с минарета», – сказал я себе, подростку. И пошел в Старый Город, минуя Анхор, чтобы самый высокий найти минарет.

– Дай бог мне выдержки, как вину, и я ударю тебе в голову!

– Чудак! – кричу я сквозь государственную границу, туда – в его толстые стены, – да не Ему: Он слишком далеко забрался. Это сколько же надо тебя выдерживать и в каких подземельях, чтобы такую выдержку получить? Давай-ка, брат, ударяй поближе. По мне, ты вполне до кондиции доведен. Я считаю, что тебя достаточно подержали в подвалах. Да и расстояние не сравнить – я всего ничего и отъехал…

В дверь, хорошо запираемую, хорошо постучали. В наш отель «Цум Туркен» просто так не войдешь. И вот мне кричат уже через три этажа, чьи лестницы едва не рушатся от любопытных: «К вам, между прочим, уже журналисты идут!»

Ну, брат, везет же тебе. До чего же кстати писаки приперли. Я вызволю тебя, дорогой, из твоих пессимизмов, что в душу уперлись железным своим каблуком. Скажу, мой герой в России остался. Коллега, товарищ, брат и смелый к тому ж человек, который вправе и сам героя иметь. Каждый вправе иметь своего героя, а художник, которому сам Бог велел, но власти ему не велели, – тем более. Господа, даже самый бездарный и самый трусливый – и тот на поверку героя имеет. Другое дело – такого же смельчака. А если не имеет, то обязательно с ним на сносях – по всей физиономии отравления пятна. Сразу видно, какого героя зачал и от кого. А уж ему – не робкого роста, а также десятка, состоящего из нескольких единиц посреди многосотенцев черных, что с красной шагают хоругвью, ему – всегда жалевшему эту страну, что только в героях нуждалась, а смелость при этом каленым железом жгла, ему – никогда не имевшему в жизни героя (сам, слава богу, еще ничего) – тем более непростительно его не иметь. Вы уж, пожалуйста, господа, поймите, – скажу, – никак мне нельзя без него – своего, посреди-то ваших непуганых и мне пока неизвестных, хоть и очень знакомых. Хватит жить через стену! – со всей прямотой я им заявлю, – нам пора пообщаться в свободной манере, абсолютно свободно в мире свободном, пока он свободен еще.

И вот он, стук в мою дверь. «Милости просим!» (здесь не принято говорить «Войдите!» – еще не тот войдет). И входят корреспонденты, интервью не берущие, а просто свидетельствующие тебе свое почтение и говорящие при этом, что они из самой правдивой, невероятно оперативной и смело атакующей прессы, к тому же всесильной.

– Но, милейшие, – приветствую я их, – в атаку, ползая на животе, не ходят.

На что рослый господин средних лет, и другой господин среднего достатка, и третий господин средних способностей мне отвечают: «В красивом городе красивый народ – красивое зрелище, если, конечно, его не бомбят. А посему перед сильным соседом не грех и на животе поползать. Мы практичные люди – у нас спецодежда для маскировки ползком, ну а дома – домашние маскхалаты…»

И вправду, костюм их в глаза не бросался, разве что на локтях запасная, изрядно потертая кожа и на коленях – тоже. Вот на заду не заметил – пятясь ушли.

Друг ты мой незастенчивый, хоть и застенный, ну и как ты там? Всегда друзей я хочу увидеть воочию, а не в лупу догадки сквозь толщу стены, где тысячи лиц до тебя спрессовались. Там бетон – не стекло. Это здесь научились делать его прозрачным. Я надеюсь, твой рост еще не усох, душа изо рта, которая, между прочим, у коротких людей не в рот упиралась, не вылетела. Я надеюсь, ты все так же красив, друг мой, сквозь камень гость. А может, и тебя, как всех нас, выперли в шею. Тоже вдруг развязали, чтоб полетел. Летите, голуби, летите, всегда пожалуйста, если назад захотите. Чем я лучше тебя, чтоб тебе сидеть на бетонной подстилке, а мне лететь на сиденье мягком и приземляться, как пух (как же мягко поначалу здесь стелят!). Почему это я вылетаю в трубу (в данном случае аэро – отечественную), а ты сидеть остаешься всей своей и без того приплюснутой от долгих, чрезмерных и частых посадок фигурой, когда из всего организма тоскующего, пуще всех его членов, седалище кричит: «Отпустите!» – и требует элементарной свободы передвижения.

Нет, конечно же ему тоже вставили перо реактивное, он же общался со мной. И я невольно мог оказать на него влияние, тем более когда он еще в дурдоме лежал, – радужно предполагал я, – ему тогда еще следователь по особо важным персонам говорил: «Это все сосед ваш мешает вашему выздоровлению. Это он все мутит и без того не прозрачную вашу воду. И как только умудряется сквозь стену на вас влиять?!»