Лев Халиф - ЦДЛ

Площадь, так вот где она, стоянка улиц. Здесь они собираются на ночь. Паркуются. И площадь, как волчица капитолийская, их ужином кормит. Точь-в-точь как тех близнецов знаменитых.

Площадь. Да вот и она сама незанятым блещет сосцом. История Рима высосана отсюда. Это потом из пальца начнут. Это первые авторы легендарны, когда не бездарны. Рим. Эта поэма писалась явно двумя руками. Пишущая машинка дымилась, так шла вдохновенно, пишущая машинка в футляре ничем не примечательной головы. Абсолютно ничем, если глянуть толпой любопытной, приподняв капюшон непогодный или даже лавровый венец. Упадает куда-то к себе в середину висок и пульсирует, мягкий, как сердце. Все написано кровью, толкающей руку, потому, не иначе, живет века. Но это еще предстоит мне увидеть.

– Вы тоже по Фонду? – спрашивает Семен Исакиевич – наш новый сосед по купе. С тех пор как я покинул Россию, я в сплошном нейберхудстве, то есть соседстве, живу.

– А вы почему не по ХИАСу? – спросил я в свою очередь.

– А я уже был на земле обетованной, так что ХИАС мне уже не помощник. Еврей тогда еврей, когда он едет в Израиль. Он еще им остается, правда с натяжкой, если он едет в Америку или в другую какую страну, но из Израиля он уже выезжает не евреем.

– Значит, вы теперь и не еврей вовсе?

– Откуда вы знаете, что я Вовси?

– Я сказал «не еврей вовсе», не имея в виду вашу фамилию.

– А получилось – «Вовси, вы не еврей вовсе». Выходит так, – и не думал грустить Семен Исакиевич. Помогли и мне, старику. Худо-бедно, мизерно, нехотя, а все же помогают. Да и дареному коню под хвост не заглядывают, в данном случае спереди смотреть бесполезно – беззуб, а сзади – тем более. К тому же российская нищета международна. Матушку всюду узнать.

– И кто это сказал, что нас не густо, – начал я оглядываться потихоньку, пока кроме воздуха спертого ничего не видя, а воздух сам рисовал себя. – Давайте окно откроем! – Семену Исакиевичу я предложил. – И не одно, а два, чтоб сквозняк устроить, ибо сильный духом едет народ. Вполне можно свежего воздуха заглотнуть без закуски. Он даже зернистый от скорости за окном, наконец-то свободный и заграничный. Запретный, капиталистический, одно удовольствие им дышать. И легкие свой корсет расстегнули – гони-ка нам свежего, и побыстрей!

– Давайте, – сразу старик согласился и анекдот рассказал, хоть и старый, но, можно сказать, эмигрантский – там тоже слово «волна»: стоят двое, вполне погруженно, уже утонул подбородок (человек воспитанный, он ни за что не хочет сказать – где, а главное – в чем стоят эти двое, но так ли уж надобно объяснять?) – стоят и не разговаривают, боясь хлебнуть (опять он скрывает – чего), а сверху бросают третьего. И первый кричит ему: «Не делай волны!»…

Очень даже пошел анекдот, хоть и старый, и вылетел в трубу окна, вполне Апокалипсис. О, хляби будущего, и за какой вы горой? Будем надеяться, не за этой, что поезд дырявит.

– И почему бы не выпустить такой красочный плакат, где бы улыбались в обнимку и красовались в охотку три представителя трех волн российских сразу? – спросил Семен Исакиевич постфактум. Его тоже потрясала особенность наших бывших сограждан, как бы они ни были рассеяны – дух их скалой. Никогда не выветривается, ни при какой погоде и ни при каких обстоятельствах, напротив, крепнет. Бог троицу любит, и вот она, Третья, пошла, в дополнение к двум.

Катился вал безоружный, но все же с вещичками (в тюрьме всегда выкликают: «С вещами!»). У этого пока истории нет, но, будем надеяться, будет.

– Отвыкли, небось, от ароматов привычных, – спросил я почтенного, – забыли, наверное, свое место, где пол подошвою зажат, а потолок – дыханьем?

– Да не очень, – улыбнулся он белым протезом звонко, – кто хочет пахнуть, он везде одинаково пахнет. А там, где пахнуть его даже просят, будто в мире по запаху люди и узнают друг друга, вы представляете, насколько типично он пахнет, что нос бы себе оторвать.

– Вы, конечно, имеете в виду националистический душок? – спросил я на всякий случай. На эту тему я давно уже нос заложил, и не в ломбард, обоняшку. Он просто заложен, как кирпичами окно. Терпеть не могу национальных запашков букеты, тем более когда пахнут хором и наперегонки – кто кого перепахнет первый…

– Ну, тогда вам в Израиле нечего делать, – покачал головой Семен Исакиевич.

– А я и не еду туда. Я в неизвестное еду. Мне бы воздуха посвежей.