Лев Халиф - ЦДЛ

Однажды Семен Исакиевич проглотил свой язык, видимо, со страха, ссыпав в желудок все буквы нашего славянского алфавита, и речь его с тех пор была несколько странноватой. Но, с другой стороны, не Цицероны же должны работать бухгалтерами, тем более на «Мосфильме», где ему если и давали отпуск, то зимой: «Ты ведь все равно, Семен Исакиевич, не пьешь теплое пиво и не любишь потных женщин», – говорили ему в месткоме.

– Как-то к нам в отдел, что сразу у кассы, повадился за авансами негр из массовки, которому иногда давали маленькие эпизодические роли в виде политического поощрения. Ходил он с белым платочком в кармашке и без галстука, он, наверно, вызывал у него неприятные ассоциации, хотя их шеи давным-давно оставили в покое. «Сколько можно получать авансов?» – спросил я его, хотя человек я здесь маленький. «Ну да, конечно, я – негр, мне и аванс уже нельзя получить! Мало того что я получаю гроши, так и те надо выклянчивать…» Тогда я ему ответил, этому Отелло, который удушит за копейку: «Вчера только за пять минут стояния на месте, к тому же теплом, ты получил сотню рублей. Позавчера – две сотни. И сегодня пришел за тремя, которые тебе положены только через неделю. А я за месяц наинуднейшей работы получаю всего восемьдесят целковых, так кто же из нас негр?»… Так что вы думаете – пошел в партбюро и сказал, что я расист. А я такой же расист, как он актер. И тут уж совсем моя жизнь стала публичной. Меня стали прогонять через кабинеты, как моего дедушку сквозь строй со шпицрутенами. Потом меня стали оскорблять даже в проходной, где несчастные пенсионеры в гимнастерках ВОХРа по полчаса изучали мой служебный пропуск. Потом какие-то молодчики мне чуть не устроили суд Линча на автобусной остановке у самой работы. Все у нас бегут куда-то. Кто от инфаркта по системе Амосова. Кто на работу. Кто по магазинам. А я решил бежать в Израиль, тем более там был еще жив мой папа, за отъезд которого я уже хорошо заплатил в свое время. Это вы, молодой человек, из поколения, видевшего его в гробу, а я из поколения – век бы его не видеть. – Тут он имел в виду уже Отца народов. – Другое дело, пока я ехал к папе, а ехал я к нему несколько лет, он уже иссяк, меня ожидая. Так что теперь я уже не Семен Исакиевич, а Семен Иссякиевич. И когда я добрался наконец до земли обетованной и папиной в столько колен, кроме этой земли я так ничего и не увидел. А впрочем, нет – таки увидел на базаре в Хайфе своего следователя, впаявшего мне хорошенький «четвертак». Каждая нация имеет право на своих выб…дков. При этом она даже вписывает это свое право в свою конституцию (в Израиле ее, кстати, нет). К ничтожествам любой нации я отношусь индифферентно. А вот паскуды своей кровной – уже оскорбление. Можно сказать, плевок в кровь. Да неужели она у нас всех общая? – каждый раз удивляюсь, да не хочется мне с ним иметь ничего общего, тем более кровь. К тому же я не знаю, чего в ней больше – скрипичных ли концертов или звона монет? Пророческих осенений или крохоборских подсчетов прибыли? Буйного темперамента или холодного цинизма? Соли смысла или уксуса бродильного? Ростовщичество, эдакая доброта с процентами, неужели это только еврейская черта? Приспособленчество, неужели это только еврейская специальность? Христа вспоминают, когда видят Иуду, но никто не вспоминает Эйнштейна, когда видит торгаша. Напротив, всю нацию за прилавок ставит. А может, наша нация не имеет середины? У всех наций она есть, а у нас нет. У всех есть середнячки, а у нас – либо – либо. Если уж еврей талантлив, так за многих, а если уж сволочь, так всем сволочам пример. Может, оттого у нас сплошь и рядом контрасты. Теория невероятности и вероятность самой гнусной практики, где паразитизм и спекуляция естественны, как дыхание. Достижимость недостижимого и косность фанатиков. Космос и спертый дух местечкового галута. Корчак, в обнимку с детьми идущий в газовую камеру, хотя никто его туда не толкал, а банковский процент все ж придумали евреи… Палестина, Палестина, где корни мои. Общая кровь, этот багаж идет без таможенного досмотра. Кровь, летящая в голове величайших открытий и озарений, да не оглядывайся ты на вырождающийся свой хвост. У всех наций он одинаков. Особенно когда вырождение само себя за хвост хватает… – как мог успокаивал я себя, но это потом, а пока я еще был здесь, в совершенно другом климате. Старый еврей, а со мной обращаются как с молодым бегуном на дальние дистанции. О, слепая кишка московских улиц, они гоняли меня так, будто я собрался бежать в Израиль в прямом смысле этого слова, не переводя дыхания и блестя высокими пятками, как древнегреческий марафонец или древнеримский бегун… Кстати, Вы не знаете, Везувий запомпеет еще раз, – глянул он в окно, за которым была уже Италия, готовая уже сейчас поддержать Израиль в его праве на оккупированные территории, если евреи освободят Остию и Порто Портезе.