Наташа Денисова - Утром через десять веков

бессмысленность всего на свете, безысходность.
как скоро рождество?

и грубые снега над нежною москвой
склонились.
дрожащий поезд в глухую повесть
летит, летит.

никто на свете не виноват,
что нам приходится забывать,

друг друга заново забывать.

отпусти моих соколов,
за домами высокими
умирают пусть сотнями.
чтобы реки усталые
текли тронными залами,
коридорами узкими.

чтоб леса мои до смерти
говорили: мы вдовствуем,
у нас нет больше соколов.

распродай по окну дома,
завтра купим гертруде мы
семь платков – оплакивать сына.
мы найдём ей вино и силы,
во всех спальнях шелка постелем.

она возьмёт себе новое тело,
и уплывёт под белыми парусами.

как ребёнок, с радостью прыгающий в сани,
как дева, идущая за супругом.

никогда не думай обо мне плохо.
что бы ни случилось на этом свете,
как мало ни осталось бы во мне стати.
если не узнаешь меня из сотен
по глазам – узнавай по платью.

о не привыкай ни к кому
на свете нет ничего святого

и в обнаженном весной крыму
из льда составляют слово
вечность

а может в другом городе
а может в другом времени

мы замкнутыми системами
изолированы от внешних драм

о человек он смывает грим
о человек как безумен он

на улице темно, любовь моя,
на улице темно, любовь моя.

и небеса вонзили якоря
в сырую землю.
о, тысячи безумных армий
безжалостного одиночества
погибли на войне со мной.

я помню столько дней
как наступает май
под черными бровями.

просто представить,
что тебя никогда не было,
что история земли в принципе сложилась иначе.
под огромным прозрачным куполом
ни одну вечность

шел дождь.
и вода пела:
не плыть. ждать.
и ничто не двигалось.

так весной
застывает на мгновение небо,
так зимой
достает оно свои сабли,
больно ранит снегом худую спину.

просто представить,
что ты не был никогда ничьим сыном,
не взращен ни одним домом,
и все эти земные вдовы
не о тебе плачут.

но глаза так настойчиво в темноте ищут
глаз прекрасных.
что делать мне?

и во мне все время живут эти два человека:
один – слабый, другой – сильный.
одному – славы,
другой…
унеси его.

унеси его от меня подальше,
ведь не нужен он никому.

ему бы только тихо кого-нибудь обнимать;
плакать, да так, что все внутри обрывается.

и когда кто-нибудь с ним встретится —
все бегут,
так уродлив он.

и я не знаю таких стран,

и я не знаю таких зим,
где был бы он безнаказанно жив.

унеси его.
и, ладонь разжав,
как ты делал это уже не раз,

посади на кухне. включи газ.

но есть песни, которые напоминают мне о тебе.
как хрупкая жемчужина, рассыпавшаяся на дне.
никто их не видит, они звучат.
а, значит, и мне вовеки не замолчать.

нежнее любит только печаль,
о только печаль нежнее любит тебя.

оттого, что северные киты,
оплетенные лилиями с юга,
ищут и не находят красоты;
слепнут, в надежде увидеть друг друга.
хотя бы сквозь пелену.
и вечером, уходя ко сну,
падая на холодное каменное дно…

станциями метро
утром по выходным
любуются поезда.

бабочки, покидающие сады,
дрожат на перилах эскалаторов.
и где-нибудь в старости,
ночами прохладными,
ты гасишь свет.
как прежде ты гасишь свет
на дне.

подожди, подожди, ваня,
пока зарастут раны,
пока отпоют песни…

стоишь ты на кухне тесной,
глаз отвести не можешь.

проходит десятилетие,
за ним еще одно лето,
за ним еще одно лето.

меняется мир и платья
другие теперь носят.
тенями асфальт вышит
от кленов больших высоких,
и гаснут в моих окнах