Елена Фанайлова - Черные костюмы

Нынешний стоял, кусал губы.
Ну, чего ему без него делать?
Тут мы с Данилой оглянулись
Со своего седьмого этажа
На Москву-красавицу в центре Кольца
И сказали
Друг другу
Практически хором:

Эта возлюбленная нефть —
Всего лишь форма для того, что
Нам завещал великий Ельцин.

Ошибка его, говорит Данила, не 93-й.
Я сидел в Парламенте две недели.
Я не жрал, не срал и не мылся.
И там, знаешь, были реальные фашисты,
Говорит Данила, куря последнюю сигарету.
Его ошибка – не войска в Чечне.
Он просил прощенья
31 декабря 99 года
За все, что он сделал.
Его ошибка – не то, что он перепутал
Когда наступает Миллениум.
А что он испугался за близких
И отдал страну гебне.
А они так попотели
В девяностые годы, так просрались,
Что не допустят нового передела.
Но, знаешь, не в этом дело,
Говорит Данила
Просто его охрана
Его люди в черных костюмах
Гораздо красивее, как в кино,
Тех, кто стоит сейчас

Возможно, дело в размере.
Но и в выражении глаз.
Я тебя уверяю.

Молодые мне говорят в ОГИ:
Кровавый ельцинский режим
А я говорю: бежим
А я говорю: беги
Куда-нибудь, где только знаем себя

Молодые леваки
Немножечко местные дураки
Я понимаю этот задор
И этот зазор
Меду миром и нечистью, ваше величество,
Между огнем и водой
Молодые львы,
Что у вас в голове?
Ничего кроме головы
И горячего сердца, пассионарии?

Конешно, я выйду с ними на улицу
Но здесь не Швеция
Победившего социализма
И большого процента самоубийств
Не Франция Победившей эмиграции
Наконец, не Эстония,
Известная студенческими волнениями
Начала восьмидесятых,
Тюрьмами для школьников.
У них традиция
Илюшка едет из Таллинна
Смотрел уличные беспорядки
Плевал на Ночной Дозор
При распиле Бронзового Солдата.
Я думаю: соледад, десперадо
Башни Мордора видны из больницы
На Войковской, где лежал Саша,
И из моего окна
На Аэропорте.
Где находится место
Всеобщего блага?
Хожу с ленточкой
Георгиевской
Дня Поэзии
Рубинштейн говорит: путинской
Как история
Идет через мое сердце
Никому не нужное, безоружное?
Я бы тут же стала предателем,
Если б меня запытали враги,
Нацисты гребаные
Меня волнует чистая ненависть
Ее лезвие

На самом деле меня ебет
Лишь то, что Нина умирает
Ее холодное терпение
Ее смертельная усталость
И снова сердце запирает

Я бы хотела с нею лечь
Под снегом и дождем
Сказать: мочи меня, калечь,
А эту женщину не трожь,
Давай, говнюк, меня положь,
Мужчина-Death

Я выгрызу
Ее опухоль
Я вылижу
Ее раны
Но она не допускает
Даже до кожи
Такое смрадное животное
Как я

Дайте мне рвотное
Не дают нихуя
Ни снотворное, ни слабительное
Вывести этот ужас
У меня больше нету мужества,
Дорогие родители

Алмат говорит: кто эти люди, кто эти люди в черном?
Такая жара, могли бы переодеться.
Для чего они стоят так близко
Для чего у каждого за правым ухом
Какие-то странные инструменты,
Похожие на капельницы, точнее,
На рыбок, которых мы делали из капельниц, помнишь?

Алмату виднее.
Он бывший врач-инфекционист.
Но и я, как бывший терапевт, замечаю:
Верно, похожи на госпитальных рыбок
Эти переговорные устройства
Людей в черных костюмах

Я говорю: смотри, у них под пиджаками
Автоматы и пистолеты
Зрители должны понимать: все намного хуже
Алмат говорит: ну разве понты, похоже?
Посмотри на Москву-реку
Кстати, я не понимаю, где мы,
В каком районе?

И он при этом почти не выпил
И уж точно не курил и не нюхал

И он говорит: смотри, эти девки на покрывалах —
Как это красиво. Чистое порно.

Но я все время думаю, как там зарплата
Учителей в Зажопинске и в Жопитосе.
А я говорю: сама как провинциалка
Плохо соображаю,
Кто эти люди, кто эти люди в черном,
В бледно-зеленом на загорелом
Прекрасные чистые спины
Безмятежные лица
Обожаю их удивительный, блядь, охуительный
пластиковый безмятежный тон,
Под саундтреки