Елена Фанайлова
Черные костюмы
The Art and Craft to know well to Dy
(народная английская книга, 1500)
1
Я становлюсь каким-то Кибировым.
Какой-то Земфирою-простодырой.
Простите меня, Леонид Аркадьевич,
Мне не вставляют ее альбомы,
Как и альбомы Егора Летова,
И я их слушаю не для этого,
Но я их слушаю по-любому.
Я становлюсь каким-то Киркоровым
С его сиськами в розовой кофточке,
То ли обкуреннным, то ль поддатым.
Таким нелепым стыдливым боровом
В пуху, в картузе с козырьком,
В розовой кофте фата
А то и совсем неодетым
Трикстером, голым корольком.
Неважно, кем я становлюсь —
Станком ебальным, целью дальней,
Каким-то дураком исповедальным,
Мучительным как родина и блюз,
Луизиана и европа-плюс,
Каким-то скверным юношей скандальным
2
У меня от тебя, москва, ломит все тело.
У меня от твоей любви вся пизда в занозах.
Я работаю на тебя как таджикский наркоторговец,
Молдавский трубоукладчик, украинский сантехник.
По ночам от усталости я напиваюсь.
Отдыхаю, короче, как сапожник и грузчик.
Я хожу по твоим улицам как чужестранец
Без регистрации и прописки
В невидимом миру хиджабе.
Я плачу отступные по обкурке и пьяни твоим ментам.
У меня на твоих кладбищах лежат люди
Думу думают, подпевают:
Мы уже не сможем бросить тебя, родная,
Даже не сомневайся
На посещение церемонии награждения лауреатов «Русской премии», которая присуждается лучшим писателям СНГ. Патронируется Кремлем, спонсируется местным бизнесом. Памфлет, который заканчивается плачем.
У меня в обоих руках по два астральных пулемета:
Отстреливаться по-македонски
От Колерова Модеста.
Товарищ не просто не понимает —
Его постигло глубокое охуенье,
Охуение, откуда нет возврата.
Носферату, чисто Носферату,
Вот и молодые клычки над белою манишкой
( Провинциальный демонизм,
Как излагает мой друг Бергер,
В прошлом работник политического пиара.)
Модест выпускает на сцену свежих блядей в попонках,
В балеринских, накажи меня Бог, пачках.
Также русский хор с лицами усталых
Горожан в четвертом поколеньи.
Они поют славу лауреатам.
Молодая в золотых босоножках
Телезвезда со старым телемущиной,
Некогда ведущим Хрюши и Степаши,
Вызывают на сцену бедных призеров,
Честных литераторов бывших союзных республик.
Как они не плюют в лицо этим московским,
Этим богатеньким недоумкам,
Кремлевским (кулацким – Гуголев говорит) подпевалам,
Недотыкомкам Соллогуба?
Тысяча долларов – крупная сумма
Для писателя из Казахстана,
Узбекистана, Армении, Беларуси.
Приедут домой – такое расскажут!
Что их напечатают в Петербурге,
Что повезут, наверное, за границу,
Поджигая море, полумертвую в руках синицу.
Я там была, попила их кофий,
Погребовала ихней водкой и жрачкой,
Денег на фуршет хватило бы на зарплату,
Извините за социалистический пафос,
Врачам, медсестрам и санитаркам,
Географам, военрукам и техничкам
Одной городской больницы, одной сельской средней
школы.
Видела поэта Родионова – он бухал и смеялся.
Видела поэта Шульпякова, он надменно
Сидел спиною к сцене, но за столом с кормежкой.
Видела поэта Гуголева, он оказался Приятелем лауреата из Ташкента.
Не успела повидать Лешу Айги.
Он со своими парнями
Должен был развлекать Ташкентского митрополита,
Людей в дорогих одеждах и других, в богемном нечистом
прикиде,
Всех, кто изрядно выпил,
В вечерних костюмах, а надо выбрать – деревянных ,
С деревянными личиками буратинок.
Десять дней назад у Леши умер отец,
И я не смогла доехать в госпитальный морг
На Соколе, меня оставили сила, доблесть и гордость,
Честь, любовь, состраданье, другие человеческие чувства.
Зато возникли в уме картинки
Из практически родного теперь Боткинского морга:
Деревянное лицо, темно-серый костюм в полоску,
Который вместе с трусами Дольче-Габбана
(За которые покойный орал бы на меня три дня,
Положенные для других целей)
Носками Etro, белой рубашкой Диор,
герленовским одеколоном
И левым, признаться, мылом
Я собирала агенту Сергею своими руками
Не отсохли
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу