Илья Рейдерман - Из глубины. Избранные стихотворения

Брести своим путём, на ощупь,
торить дорогу наугад?
А можно выбрать путь попроще:
со всеми сыт, со всеми рад.
Какая жертва простоте!
И нет вопросов – всё понятно.
…Но вдруг в душевной маете
поймёшь: пора идти обратно.
Туда, откуда начат путь,
где жизнь, что мысли неподвластна, —
сложна, таинственна, прекрасна.
И суть не ухватить, как ртуть…

Всем нам когда-нибудь в землю лечь.
Но – человека в себе уберечь!
Ибо это дыра в судьбе —
ветер свистит, сквозь тебя летя,
если человека в себе
ты не носил, словно мать – дитя,
если не нянчил его, его не растил,
не наставлял, отправляя в путь:
что б ни случилось, где б ты ни жил —
но человеком, мой милый, будь.
Прямоходящее существо?
Вот и – прямо ходить изволь.
А говорящее – для чего?
Чтобы солгать? Причинить боль?
Ну а разумное – знай ремесло:
мысль – в нашей утлой лодчонке весло.
…Нужно грести, не страшась, не дрожа.
Ну а куда – знает душа.

Даже в самый обычный миг
происходят важные вещи.
Вот сейчас ты что-то постиг,
несвободы разжались клещи.
Власть ли общества, власть ли плоти…
Только знать бы наверняка:
для чего нам весть о свободе,
коль свобода – так не легка?
И, гонимый своей свободой,
хоть какой-то ищи просвет,
бодрствуй, мысль напрягай, работай, —
ведь без мысли – свободы нет.
Где же мысль, что с душой едина, —
та, в которой – вера и честь?
Всех случайностей паутину
разрываешь – а что там есть?
Даль безмерная? Призрак рая?
Скажут: это иллюзия, ложь.
…В несвободе себя теряя,
ты свободным себя найдёшь.

Почти разучился жалеть и прощать,
жалеть и прощать – значит всё упрощать.
Почти разучился прощать и жалеть.
Прощать и жалеть – значит миру болеть.
Того жалеть, кто себя не жалеет,
того, кто не сторож себе самому,
кого и слабенький бес одолеет?
Кто видит свет – но глядит во тьму?
Кто предаст тебя невольно, по слабости,
и будет потом прощенья просить?
Как неловко: и он ведь достоин жалости.
Так, может, и в самом деле – простить?
Пока ты не понял, как жизнь сурова,
как больно себя самого судить —
дай ему шанс предать тебя снова.
И снова вину свою позабыть.

Человек, конечно, может, —
если только очень хочет.
Ну а – день напрасно прожит,
и тоска привычно точит.
Мы участвуем в забеге
без особого восторга —
от базара – до аптеки,
с места службы – и до морга.
Всех волнует, всех тревожит,
что вседневный быт непрочен.
Человек, конечно, может, —
если только хочет очень.
…Человек, что не итожит,
что живёт, как в небе птаха,
и в глаза другому может
без стыда глядеть и страха.
И не слишком озабочен
хлебом, социумом, веком.
Если он и вправду очень
стать желает человеком.

Среди людского одичания,
увидев злобы торжество,
я снова прихожу в отчаяние.
– Ты должен выйти из него!
– Как выйти? Я не вижу выхода!
Нет ни дороги, ни пути.
– Да, выход заслоняет выгода
и держит душу взаперти.
– Своею головою слабою
стену пробить иль потолок?
– Нет, что-то на листке царапая,
пиши, лишь в этом видя прок.
– Я вышел из себя. И некому
отчаиваться…
Всем таким —
в тюрьме своей страны ли, века ли, —
пишу записку.
Верю им.

Я молодость зову: Ау!
В ответ:
– Зачем тебе я?
Твой путь прямой – а я возьму
правее ли, левее.
– О, сколько лет потеряно,
пока в обувке кожаной
среди пространств немереных
ищу путей нехоженых!
– Нет, ты натянутой струной
на скрипке будь, хоть и дрянной,
звучащей на пределе —
при деле будь, при деле.
Изнемогай от бремени,
шатайся от усталости.
У старости – нет времени!
Нет времени у старости!
…И мчится мыслей конница
вслед за тобой в бессоннице,
туда несётся истово,
где истина, где истина…

Это странное идеальное,
неудобное, несъедобное —
это что-нибудь очень дальнее,
это, может быть, царство загробное?
Несмотря на триумф инженерии,
не постичь нам, хоть очень хочется,
как проделано в прочной материи —
в вечность крошечное окошечко.
Это Золушки платье бальное,
надевает – уже красавица!
Мир, в котором есть идеальное —
только он нам и может нравиться.
Это – нечто, идее верное,
безобманное, изначальное,
образец – не копия скверная —
бытие, прекрасно-печальное.