Наталья Тимофеева - Холсты

Печаль бессонная бездонна и горька.
Засохшей бабочкою, привкусом ванильным,
И тонкой шёлковою сеткой паука,
И Кузмина на книжной полке томом пыльным
Рискнёт напомнить о себе она сама,
Воздушным комом проскользнув внутри гортани…
И лето минет, и опять придёт зима,
И осень вновь меня бессовестно обманет.
Махнёт в окошко стылой веточкой сирень,
Развесят клёны пятерни охряной жести,
И звездопадом дни мелькнут, но главный день
Придёт тогда, когда мы с ним не будем вместе.
И снова время между пальцев проскользнёт,
Потупит взор мой голубиный рыцарь крови…
Я буду ждать его прихода целый год,
Один из тех, что мне судьба предуготовит.

Какая пустота… ты веришь? Я не верю,
Что нам легко уйти из этой синевы!
Не верю, что, закрыв тихонько эти двери,
Отгорожу себя от света и травы,
Отгорожу себя от вкуса талой влаги,
От ветра на лице и запахов земли…
Не верю! Никогда! Мне жизнь — хмельнее браги,
Пьянящей сердце так, что, сколько не внемли
Мелодиям её, а будет только мало,
А будет не в запас, — лишь жажду утолить.
Нет, чтобы навсегда из жизни я пропала,
То надобно не тело, — душу погубить…
Ты приготовь и мне одесную местечко,
Мы встретимся, и ты подставишь мне плечо…
Замкнутся жизнь и смерть в незримое колечко,
Где твой недолгий свет любовью позлащён.

Семь жал, семь востренных лезвий
Вонзилось в святую грудь.
Не рана, — а вражий вензель,
Не тайна, а крестный путь.
Её не сломили годы,
Она и в крови — чиста,
Ей храмов не тесны своды,
Где есть вертикаль креста.
Она не нахмурит брови,
Её омофор широк,
А сердце полно любови,
Хоть облик высокий строг.
Молчальница, ангел нежный,
Взгляни, как кромсают Русь,
Где стрелы свистят, как прежде,
И всюду пирует гнусь.
Взойди над землёю нашей,
Покровом своим взмахни,
Пусть станет пределов краше,
Где наши считают дни.
Пусть будут моей молитвой
Слова, что тяжеле слёз,
И самой последней битвой
Закончится время гроз!
Пусть матери, словно птицы,
На воле растят птенцов,
И даже во сне не снится
Распятье им их сынов!

Снег сеется сквозь ледяные сита
Мукой на карамельно-стылый лес,
Им вся округа спящая укрыта,
И лапы елей пробуют на вес
Прилипчивую тяжесть поднебесья,
Нежданно вновь прильнувшую к земле…
И, если нынче лёд на речке треснет,
То и весна объявится смелей.
Потянутся поутру, полосаты,
Синея, тени на рябом снегу,
И выкатит свой ярый диск бокатый,
Как блин горячий, солнце. На бегу
Разбрызгивая лучики калёны,
Раззолотит сиянием своим
Кору сосны, сухие листья клёна,
И кончится одна из долгих зим!

Птица боли с клювом чёрным
Распласталась на плечах,
Стала в сердце увлечённо,
Горячо она стучать.
Ночь дымилась за окошком
Снежной, вьюжной пеленой,
Кралась медленно, сторожко,
Как убийца нанятой.
Пуповину с жизнью бренной
Чёрной птице не склевать,
Ей ли, сыти оглашенной,
Песню мне допеть не дать?
Ей же, этакой вороне,
Ночи чучелу, во мне,
В сердца кровяном бубоне
Пеплом вызреть на огне!
Пусть она меня боится!
Не нагнать ей болью страх,
Ведь уже слетела птица
С белым утром на очах,
И своим пером воздушным,
Перламутровым крылом
Отгоняет морок душный,
Что истаял над челом.

Кем тайнопись разгадана твоя,
В живородящем выношена чреве?
О, женщина, коварная змея
И мать, подобная прабабке Еве!

Роскошный идол и простая мышь,
Вирсавия и Макбет из-под Мценска,
Царицею ты на мужчин глядишь,
Но, как низка твоя самооценка!

Ты пасть готова из-за кошелька,
Но за любовь снимаешь крест нательный,
Грязнее грязи ты, но велика,
Когда и жизнь потратишь безраздельно,

И всю себя на врачеванье ран,
Чужую боль воспринимая тонко…
Но как ужасна ты, творя обман,
И убивая своего ребёнка!

Ты — зло и панацея от обид,
Источник наслажденья и потери…
Перед тобой весь мир не устоит,
Не то что в рай заржавленные двери…

Кем тайнопись разгадана твоя?
Где есть сосуд с подобным содержимым?
О, женщина, забвением поя,
Ты опьяняешь так неудержимо!

Лебяжьим пухом, снежным покрывалом
Окутанная, вьюжной белизной,
К заутрене я давеча бежала.
К калиточке приладившись резной,
У церкви скромно притулился нищий,
Для обогрева рюмочку приняв.
Смотрел, как прихожане мелочь ищут,
Кто «крупные» с утра не разменял.
Его лицо, по-философски важно,
Обрамлено пощипанным тряпьём…
Не отказался б он и от бумажных,
Свой лоб намокший осенив крестом.
Но падала в картузик мелочишка,
И нищий приговаривал: «Дай Бог
И вам всего того же!» Он не слишком
На самом деле вдумываться мог
В свои слова здесь, на морозе, стоя.
И лишь Спаситель в царствии своём
Шептал ему привычно: «Всё пустое,
Мы здесь с тобою лучше заживём!»