Александр Милитарёв - Охота за древом

…А в результате — то самое «мерцание» взаимопереливающихся смыслов (Ю. М. Лотман), которыми строится и дышит поэзия. Патетика жизни и истории отчасти дана в простоте и ироничности российско-интеллигентской (или же, если угодно, русско-еврейской) обыденной речи.

Чутье российско-еврейского историка и лингвиста, положившего жизнь на самые разнообразные ближневосточные штудии, позволяет сказать ненавязчивое, нетривиальное слово даже тогда, когда речь идет не о евреях, не о Святой Земле или Святой Руси (главные сюжеты интеллигентских «водочных процедур»), но о самой что ни есть Европе, о belle France:

Это тонкое чутье помогает поэту, не зарываясь в материале, проникать в разные пласты времен и культурного опыта несхожих людских ареалов. В милитаревском «Одиссее» русским, почти шукшинским, просторечием оспаривается и парадоксально возрождается «пафосность» антологической поэзии:

Я уже говорил об ассоциативной и смысловой насыщенности стихов Милитарева. Она, казалось бы, созвучна нынешнему постмодернистскому нашествию когнитивных игр на самое материю поэзии. Ан нет: библейское (еврейское!) начало, приемля условия захватчика, исподволь преображает их на свой лад. По логике «воплощенного мифа».

На парадоксах братства и рабства, жизни и смерти, рефлексии и страсти, мгновения и вечности строится этот странный поэтический мiр.

Переводы Милитарева менее близки и понятны мне, нежели его оригинальная поэзия. Перевод «В орона» Эдгара По, как мне кажется, — принесенные поэтом «невольны дани» 84 своей же необоримой прихоти; блестящие переводы из Эмили Дикинсон кажутся мне слишком «крутыми»: им недостает уязвимости и нежности оригинала. Но вот перевод барочного по духу 17-го сонета из «Нескончаемого луча» Мигеля Эрнандеса, где сама поэзия мыслится сродни бычьей гибели на корриде 85, где архаически отождествляются кровь и вино, — может быть, этот перевод и есть один из самых достоверных актов поэтического самосознания принявшего на себя века и века российского «сочинителя» Александра Милитарева:

С воистину испанской (карфагенской, сефардийской, мавританской?..) «крутостью» выговаривается одна из тайн поэзии: пресуществление времени и смерти 86в организованное внутренними ритмами слово.

Какое-то общее впечатление от стихов А.М. у меня давно, и оно в целом хорошее, но ясно не выраженное. Для придания ему некоей строгой формы я сделал следующий эксперимент. В книге стихи располагаются на 77 страницах. Методом случайной выборки я отобрал 10 стихотворений, каждое из которых начинается на одной из этих страниц. Идея была в том, что как вкус моря можно понять по одному лизку, так качество поэта — по десяти случайным стихам (а художника, вроде бы, по десяти мазкам). Если хоть что-то в них будет очень хорошим — значит, это таки-да. Если нет — то, по теории вероятности, и дальше шансов очень мало (хотя, конечно, они не нулевые). То, что попалось, сведено в таблице. Как видно, представлены разные годы, но в основном последние лет пятнадцать. О них и будет далее речь; ссылаться я буду на номера в таблице.

Случайно отобранные стихи из книги

В стихотворение 1: если «Восток» — это Россия (как противопоставление Франции, о которой вроде идет речь), то строка но на Востоке смертны мы — сильное противопоставление наших обычаев (типа помирать) ихним, где жизни ток неодолим . Тогда последняя строфа: Водой бы влиться в водосток, / но за спиной горит Восток, / и не уйти нельзя звучит весьма зловеще, как уход к местам смерти от мест, где вроде бы не так… Но главное тут — дивная находка, как минимум, одна замечательная строфа: О, этот птичий говорок, / обычай местных недотрог / благоволить, скользя!, особенно если считать, что птичьим говорком общаются девушки. Это тонко и точно. Отражает наше понимание Франции, если не саму ее.