Александр Милитарёв - Охота за древом

Может возникнуть вопрос, как сопрягается такая ученость с поэтическим даром, не перевешивает ли первая и не засушивает, не утяжеляет ли саму поэзию, которую привычно соединяют с легким дыханием и внутренней свободой.

Однако следует помнить, что поэзия, по определению Т. С. Элиота, бывает романтическая и интеллектуальная. «Легкое дыхание» связано в большей степени с поэзией романтической. К интеллектуальной поэзии в ретроспективе мировой традиции Элиот относит Данте, английских поэтов-метафизиков, Д. М. Хопкинса, Эдгара По, Ш. Бодлера, с интеллектуальной традицией он связывает и свое творчество. Это поэзия не спонтанного вдохновения, а глубокой мысли, опыта и знания на грани Богооткровения, хотя речь может идти в творениях таких поэтов о вполне земных вещах. Важен даже не предмет, не тема, а ви́дение, точка зрения, открытие нового ракурса, которое происходит через слово, его место среди других слов и взаимодействие с ними. Конечно, далеко не каждый лингвист — поэт, но, если поэт еще и лингвист, историк языка и языков, который владеет всей полнотой языковой материи мира, непрерывно движущейся и изменяющейся, отражающей все многообразие сознаний существующих и ушедших цивилизаций, возможности его поэтического дара обретают новое измерение.

Оригинальная поэзия А. Милитарева, несомненно, относится к интеллектуальной традиции. Поэт в высшей степени современный, он несет в своей прапамяти все богатство мировой поэзии и культуры. Его мифопоэтическое сознание проявляется не только в обращении к именам Библии и древних мифологий, но, главное, в органичной способности видеть время в контексте вечности, современность сквозь призму древности, конкретное событие жизни в ореоле мифологических представлений.

Как поэта-переводчика его неизменно влечет творчество поэтов философского склада, таких как Эдгар По, Эмили Дикинсон, наконец, Шекспир с его «Сонетами». Переводы Маршака прочно связали шекспировские сонеты в сознании русских читателей с лирической традицией, выражающей переживания лирического героя, восхищенного красотой возлюбленной, страдающего от безответной любви, горестно размышляющего о быстротечном всепожирающем времени и о себе. Многие переводчики после Маршака шли этим же путем или, напротив, старались противостать ему, не обладая маршаковской силой поэтического дарования.

Последнее десятилетие отмечено бурным всплеском переводческого интереса к шекспировским сонетам. Книги переводов полного корпуса «Сонетов» выпустили В. Микушевич, А. Шаракшанэ, А. Степанов, В. Тарзаева, Я. Колкер, И. Тогунов и др., не говоря уже о пробах многочисленных авторов, переводивших «Сонеты» выборочно.

В ряд изданий новых переводов включены подстрочники и оригинальные англоязычные тексты, выходили также издания книги «Сонетов» Шекспира в переводах разных авторов, по примеру издания «Сонетов» С. А. Венгеровым в пятитомном Собрании сочинений Шекспира (т. V, 2004), в частности, посвященная 100-летию венгеровского издания «Сонетов» антология, составителями и редакторами которой были В. Николаев и А. Шаракшанэ (Спб., 2005). А. Шаракшанэ выпустил книгу своих переводов «Сонетов» с включением текста оригинала, подстрочником, кратким комментарием к содержанию и языковыми примечаниями (М., 2008). Это первый опыт такого рода «просветительского» издания «Сонетов» Шекспира в России. Нарастающий интерес и обилие переводов говорят о том, насколько жив и современен Шекспир в своем поэтическом слове. Свидетельством этому могут служить и переводы А. Милитарева.

Поэт и переводчик Александр Милитарев представил на суд академических комиссий — Шекспировской и Гетевской — около трех десятков переведенных им сонетов. Авторское чтение и обсуждение прошло в Институте искусствознания 8 февраля 2013. Из множества переводов последнего времени переводы А. Милитарева выделяются языковой и филологической культурой, позволившей переводчику найти равновесие между верностью оригиналу и современным звучанием стиха, сохранить сложные шекспировские метафоры и избежать тяжеловесности стиля, сосредоточиться на лейтмотивах и других тонкостях формы и в то же время донести глубину смыслов, которая кроется не столько в знакомом всем внешнем сюжете отношений героя с Другом и Дамой, сколько в постижении драматической судьбы человека, изначально обреченного тлену, подвластного разрушительному действию времени, страстно сопротивляющегося тому и другому посредством дарованных природой возможностей — естественного продолжения рода и поэтического дара. При этом лирический герой готов принять неизбежность и смириться с нею в отношении к самому себе, но его непримиримый протест вызывает неизбежное разрушение живой красоты мира: увядшая роза, засохшая трава, облетевшая листва, умолкнувший птичий хор, формы умирания в природе становятся множественной метафорой соприродности человека сотворенному миру, от младенчества через возрастание к расцвету и зрелости, а далее — к увяданию и смерти.